Маркиз де Сад - [18]

Несмотря на денежные затруднения, граф де Сад продолжал вести активную светскую жизнь, посещал театры и приемы, был в курсе всех светских новостей: мадам такая-то скончалась; господин такой-то тяжело заболел; молодой принц Конде женился на мадемуазель де Субиз; граф де Шаролэ должен отчитаться за свое опекунство перед королевским советом, но граф желает дождаться заседания парламента; из двух претендентов, выдвинутых в Академию, Бюффон одержала победу над Бугенвилем… Письма графа той поры напоминают раздел светской хроники в каком-нибудь королевском альманахе. Придворный до мозга костей, хотя сам в этом он и не признавался, граф жаждал раздобыть денег на веселую парижскую жизнь и даже начал переговоры по продаже Сомана. К счастью, на замок не нашлось покупателей, хотя есть основания полагать, что в конце концов граф отменил бы сделку: он слишком хорошо относился к брату, чтобы лишать его жилья.

Финансовые сложности, связанные с необходимостью содержать в Париже Донасьена, все больше превращали графа в философа, в его письмах среди светской хроники начали проскальзывать философические строки: «…с каждым днем я все больше чувствую, сколь ограничен наш ум. Нет предела несовершенствам человека, его добродетели преходящи, а способности посредственны. В основе человеческого характера лежит исключительно самолюбие. Достоинство, доблесть, способность совершать великие дела, злоязычие, клевета, ложь, ярость, язвительные насмешки, нескромность, зависть к благосостоянию другого — все это порождение тщеславия. <…> Все то долгое время, что я живу на этом свете, я изучаю людей. Но чем больше я их изучаю, тем меньше я их знаю и тем меньше мне хочется узнавать их. Выигрываем ли мы от того, что углубляем наши знания о людях? Мы лишь учимся их презирать, но сей результат плачевен, ибо мы вряд ли сможем обойтись без людей, чье общество необходимо для нашего счастья». Желая утешить философа от несчастья, бывшая любовница графа маркиза де Вернуйе, подруга мадам де Раймон и первая (и возможно, единственная платоническая) возлюбленная Донасьена, писала Жану Батисту: «Вы очаровательны, мой дорогой граф. Вы с одинаковой легкостью говорите на всех языках. Кем бы вы ни хотели предстать перед нами: поэтом, философом или повесой, — вас всегда приятно слушать».

Блистательная де Вернуйе, в списке любовников которой числился знаменитый либертен герцог де Ришелье, не могла не привлечь внимания Донасьена. Ее появление впервые вызвало у тринадцатилетнего подростка сердечное волнение. Пробуждение чувств хрупкого мальчика с ангельской внешностью забавляло мадам де Вернуйе, и она нередко подшучивала над его робкими комплиментами и приступами ревности. Именно она назвала Донасьена «необычным мальчиком». Дамы же, составлявшие избранное лонжевильское общество, были и вовсе без ума от голубоглазого Донасьена, открыто восхищались им и возились с ним как с куклой, пробуя на нем различные кремы и притирания. Можно только представить, какие чувства испытывал мальчик в окружении остроумных и привлекательных женщин в несколько раз его старше, которые кокетничали с ним то ли ради забавы, то ли получая удовольствие от его смущения. Принимая во внимание, что идеалом той эпохи были вечно юная красавица и мужчина-херувим, можно сказать, что к тринадцати годам тогдашние мальчики успевали накопить изрядный любовный опыт в объятиях видавших виды красавиц — вспомним Казанову, герцога де Лозена, Ретифа де ла Бретона… И нет ничего удивительного, если кто-то из лонжевильских прекрасных дам приобщил Донасьена к служению Венере, и молодой человек получил возможность сравнить, на какие из любовных техник активнее всего отзывалось его тело. Во всяком случае, отсутствие занятий и режима, всеобщее обожание и исполнение всех желаний не нравиться Донасьену не могли. Какой же школяр не любит каникул?

Немного статистики к сказанному выше: в 1789 году сорок процентов населения Франции составляли лица до двадцати лет, и только восемь процентов — старше шестидесяти.

Каждый раз, когда приходила пора возвращаться в Париж, к отцу Донасьена летели письма мадам де Раймон с единственным вопросом: «Неужели вы будете столь жестоки и увезете от меня моего мальчика, лишите меня единственной отрады? Умоляю вас, подождите забирать его, оставьте его у меня еще хотя бы ненадолго…»

Смогли ли женщины замка Лонжевиль заменить Донасьену мать, материнские ласки и наставления? Судя по сохранившимся обрывочным сведениям, положение нелюбимой жены способствовало развитию у Мари-Элеонор характера сурового и склонного к мизантропии, поэтому вряд ли ее встречи с сыном — если таковые были — проходили в атмосфере тепла и ласки. Но, возможно, немного строгости пошло бы на пользу мальчику, привыкшему к расслабленной атмосфере кокетства, фривольных шалостей и интеллектуальных забав, царившей в Лонжевиле. Обитательницы замка с наслаждением шутили, острили и тормошили молодого человека, поэтому, когда приходила пора расставаться и возвращаться в Париж, Донасьен уезжал со слезами: он не терпел подчиняться обстоятельствам. Тем более что очаровавшая Донасьена мадам де Вернуйе все реже посмеивалась над неопытным воздыхателем.