Больше нечего ему добавить, но, видя страдальческие очи своей жены, он усмехается еле заметно, чтобы ободрить ее. За ним шагает Миколаш. Он слаб, у него подкашиваются ноги. Та женщина, что идет сбоку, та, что поддерживает его, — это Маркета. Его израненное лицо бледно, плечи лишь будят воспоминание о былой силе, и правая рука лишь напоминает о прежней силе, правую руку он кладет жене на плечо, чтоб та теснее прижала его к себе. Он зачарован смертью, которая, как ни судите, есть покой. Он никого не видит — разве лишь тех, кто совершает тот же путь, не слышит гомона толпы и не чувствует страха. Душа его приникла к его сердцу, и звездная пыль, налипшая на ее крыла, попадает теперь в его кровь и разносится по всем жилам. Это смирение, без которого храбрость дика и необузданна, как буйство.
Лишь смирение? Маловато! Как, он не раскаивается? Не сожалеет о содеянном?
Нет. Он слишком уж разбойник, и всегда был гордецом.
За Миколашем, поддерживая друг друга, шли по двое четыре его брата. Раны их ужасны, и женщины причитают, вглядевшись в их лица, а мужчины тяжко вздыхают, видя следы мечей. Куда подевались щебеталки, тараторки, вредные бабки и злые языки? Нет их. То было мимолетное кипение чувств, и маска слабости, и радость от зрелища бескровной драмы. Однако театр этот великолепен.
Козлик прощается. Голова его падает в корзину, и затылок обагрен кровью. Миколаш стоит под виселицей, вот он вздохнул в последний раз. За ним идут четыре брата, и палач, набрасывая на них петлю, переламывает им шеи.
Смотревшие казнь замерли. Позже было занесено в хронику, что жены разбойников стояли как изваяния, на которых горит одежда. Лишь Маркета Лазарова рухнула наземь, и плач ее звучал словно ветер, от которого нам становится не по себе.
Маркета Лазарова! Но это имя — уж и не ее имя вовсе. Эта женщина повила сына, нареченного Вацлавом. В то же время родила и Александра. Разрешившись от бремени, собственной рукой лишила она себя жизни, и Маркета кормила обоих детей. Выросли из них крепкие мужички, но, увы! — за души их спорят любовь и жестокость, вера и сомнения. О, кровь Кристиана и Маркеты!
Мой бард, история эта составлена без ладу и складу. Да ведь тебе она и без того доподлинно известна! Рассказал я ее как бог на душу положит и вряд ли смогу снискать твою похвалу. Что поделаешь! Удилище рыбака все колеблется над глубинами вод. Не отыскал я источник, ты сам вырой яму поглубже на описанном месте и разыщи колодезь, из которого утоляют жажду овечки.