Марк Бернес в воспоминаниях современников - [119]

Дело в том, что если мой первый муж мог жить отдельной от меня жизнью, неведомой мне, то Бернес, напротив, просто потребовал полного растворения моей жизни в его судьбе, участия во всех его делах и заботах. Да, за ним я была «как за каменной стеной», но он не отпускал меня от себя ни на шаг и сердился, когда я этому сопротивлялась. Мне по молодости было непривычно полностью зависеть от мужа, а сейчас я понимаю, что была порой излишне неуступчива, делала ему больно. Он заслуживал полной отдачи, а я в любую минуту могла сказать «нет» и уйти. Он возвращал меня, клялся, божился… Взамен утраченной мною роскоши и достатка приходило главное: трудное и самое дорогое — общая жизнь и судьба…

А началось с того, что Марк сразу же заявил, что я не буду ходить на курсы французского языка и ни на какие курсы вообще — буду всегда работать с ним, принимать участие в его концертах, гастролях, объявлять его выступления. Правда, я никогда до этого не выходила на сцену, но он уверенно сказал: «Ничего, научишься!»

Он поехал в Бюро пропаганды советского киноискусства и оформил меня на работу с собой. Вот почему годы, прожитые вместе, воспринимаются мной как одно общее дыхание. Мы практически никогда не расставались, ни на день, и поэтому-то у меня не было ни одного письма от Марка. Я вела все его творческие вечера. И даже если в программе был конферансье, Марк всегда говорил: «Меня объявит Лиля».

Мой первый муж долго не давал мне развода, и поначалу мне приходилось уезжать во время гастролей — например, откуда-нибудь из Ростова — в Москву, на бракоразводный процесс. А Люсьен не приходил! Это тянулось довольно долго, примерно около года. После развода с Люсьеном мы продолжали жить с Марком, не регистрируя наш брак. Это было обычным делом в той среде, и меня это обстоятельство нисколько не волновало. Но в один прекрасный день Марк сказал мне: «Пойдем подадим заявление». — «Куда?» — «В ЗАГС». — «Зачем?» — спросила я. «Так, на всякий случай», — ответил он. Мы пошли в Дзержинский ЗАГС и подали заявление. Там работала девочка, которая дружила с дочерью нашего приятеля — работника «Мосфильма» — Владимира Марона. А Володя Марон жил в том самом доме, где был ЗАГС. И когда мы пришли туда, то увидели, что там уже сидят с цветами в руках Володя со своей женой и работница райкома Надежда Михайловна, дружившая с Мароном. Оказывается, эта девочка — сотрудница ЗАГСа — сказала Ирочке, дочери Марона, что сегодня придет регистрировать свой брак Марк Бернес. Мароны накрыли стол у себя в квартире, благо это было в том же подъезде, только наверху, и мы пошли к ним праздновать нашу свадьбу. А потом мы с Марком даже забыли, когда расписывались. Эта дата есть в свидетельстве о браке…

Разлуки со мной Марк просто не переносил, он словно бы задыхался. Например, однажды уехал без меня в Польшу на гастроли с Майей Кристалинской, там сразу заболел и потребовал: пока здесь не будет Лили, я петь не выйду[36]. Ко мне прибежали из Госконцерта с билетом, паспортом и отправили меня в Польшу. Сам он никогда не подавал мне повода к ревности. Но ревновал, если я разговаривала с кем-то, по его мнению, дольше, чем нужно. Не выносил, если в его присутствии мне делали комплименты: это мое, не трожьте! Однажды уехал в Ростов без меня: в Москве были больны наши дети. Звонил оттуда каждый день: «Боже, ну почему тебя нет рядом!» Да и в Москве, выезжая по делам, звонил каждые полчаса: «Я нахожусь там-то и там-то».

Бывало так: я сообщала ему, что иду в гости к приятельнице, жившей рядом с Театром кукол Сергея Образцова, он принимал это к сведению. А когда я приходила к этой приятельнице — он уже был там: доехал на машине и ждал меня!

Я ездила с ним и туда, куда никто не ездил из жен, потому что Марк во всех случаях говорил: «Мне нужна эта поездка, но без жены я никуда не езжу». Кажется, не более двух раз Бернес был приглашен на праздничный правительственный прием в Кремль, и опять же пригласительный билет был прислан только на него одного. Кто бы еще мог решиться позвонить в Кремль и сказать: «Извините, но я женат. Я один не приду». И опять я была с ним рядом.

Марк был человек «взрывной», но и отходчивый. Что не мешало ему мгновенно проявлять твердость и жесткость там, где иные не решились бы на подобное. Помню, в разгар хрущевской «кукурузной кампании» мы собирались ехать в одну из зарубежных поездок, и меня оформляли в качестве ведущей. Марку давали рекомендацию в одном райкоме партии. А мне — от Бюро пропаганды — надо было идти в другой, Ленинградский, райком. Там инструктор проводил со мной беседу, спрашивал, читала ли я выступление Хрущева по поводу проводимой кампании. А потом, заканчивая инструктаж, он, поскольку у меня тогда была только своя фамилия — Бодрова, без приставки Бернес, и он не мог знать, что я жена Бернеса, — начал читать мне нотацию о том, как я должна вести себя в поездке с этим неуравновешенным человеком и «бабником». При этом он не стеснялся в выражениях, употребляя полуцензурные слова. Он долго мне внушал, что я буду в очень трудном положении. Я пришла домой: «Марк, ты знаешь, инструктор в райкоме партии так тебя „обливал“…» — и рассказала все подробно. Ни слова не говоря, Марк тут же сел в машину и поехал в этот райком партии. Явился к секретарю и потребовал у него объяснений за этого инструктора. Он никогда не оставлял такие вещи «нерешенными»!