Марк Алданов - комментатор русской классики - [3]
Уже приобретя известность писателя, в 1930 году Алданов опубликует под заглавием «Из записной тетради» свои писательские наблюдения, среди которых будет тоже особая страница с обращением к прототипу Чацкого: «Как некоторые гениальные мысли Чаадаева, роман “Бесы” не был понятен до событий последнего десятилетия. В минуты мрачного вдохновения зародилась эта книга в уме Достоевского»[9]. Пророческое значение непостижимых современниками идей у Чаадаева и Достоевского, как у «провидцев глубина и силы необычайной»[10].
В журнале «Современные записки», рецензируя биографию Пушкина, написанную М.Л. Гофманом, Алданов даже отметит «маленькую неточность»: «На стр. 52 М.Л. Гофман сообщает, что Чаадаев был “объявлен сумасшедшим и заключен в дом умалишенных”, - вторая часть этого утверждения неверна»[11]. Стало быть, редкую для того времени информацию о биографии Чаадаева, Алданов знал по другим источникам, знал лучше, чем авторитетные исследователи литературы. Более того, за новинками по теме «Чаадаев» Алданов пристально следил. Этот прототип Чацкого мог быть очень интересен Алданову и своим отношением к истории цивилизации, к судьбе России, и взглядом на человечество - это сочетание скепсиса, даже пессимизма, с верой в будущее России. Позднее в печати (но, может быть, и ранее - в лекциях американским студентам) друг Алданова, совместно с ним создававший «Новый журнал», М.М. Карпович удивительно точно передаст мировидение Чаадаева, заодно раскрывая и алдановское мировоззрение: «Все эти пессимистические утверждения (в той же «Апологии сумасшедшего» в случае с Чаадаевым) соседствуют с выражением твердой веры в будущее России. Это показывает, что в действительности пессимизм не был полным и нигилистическим, раз и навсегда приговаривающим страну. Это была попытка привлечь внимание к недостаткам России, чтобы сделать ее лучше, чем она была в то время»[12].
Даже в рецензии на эмигрантский сборник, содержащий исследования и публикации новых материалов, Алданов отметит находки, «так как русским исследователям удалось найти много ценного вдали от музеев и архивов (неизвестный автограф Пушкина, сборник английских брошюр, принадлежащий Тургеневу)», а особенно опубликованный во втором номере «Временника» текста «письма Чаадаева к кн. И.С. Гагарину»[13]. Впрочем, тема «Алданов и Чаадаев» нуждается в отдельном рассмотрении.
Если же путь Чацкого, обладателя «мильона терзаний», воплотившего черты Чаадаева, - это путь к декабризму, то таким же мог быть исход его автора. А еще одно обстоятельство жизни Грибоедова, которое обыгрывается в этой повести, - принадлежность масонству. Опять-таки обратим внимание, что темы масонства и декабристов, по известным причинам, у Алданова всегда находились на особом счету.
Еще одна реплика - оценка Грибоедова. Слова, произнесенные Алдановым в очерке о М.А. Осоргине (1952)[14], которые почти полностью будут повторены в книге философских диалогов «Ульмская ночь» (1953; часть пятая, «Диалог о русских идеях»). Алданов указывает на целый ряд российских художественных деятелей, которые «и в политике, и в своем понимании мира были умеренные люди, без малейших признаков максимализма». Среди них, «консерваторов, либо либералов, без малейших признаков бескрайности», между Тютчевым и Гоголем, назван Грибоедов[15].
В очерке «Ольга Жеребцова» (1926) Алданов пишет об относительности оценок, выносимых персонажам истории. В литературных текстах эта относительность поразительна: «Очень вдобавок расходятся разные оценки людей того времени. Пример поистине поразительный: Марья Дмитриевна Ахросимова “Войны и мира” и Хлестова “Горя от ума” писаны якобы “портретно” с одной и той же дамы. Толстой хотел найти красоту и поэзию, - нашел. Грибоедов хотел найти пошлость и безобразие, - тоже нашел»[16]. Таким образом, создатель «Горя от ума» оказался включенным в цепь алдановских рассуждений о превратностях судеб в восприятии потомков.
Другие тексты Алданова утроены так, что в них либо упоминаются имена персонажей пьесы «Горе от ума», которые приводятся в целях аргументации мыслей, либо алдановские герои вмещают в себя какие-то идеи, оказываются в ситуациях, близким действующим лицам грибоедовской пьесы.
Следующее произведение, в котором замечен грибоедовский след, - это первая часть трилогии «Ключ» - «Бегство» - «Пещера». В романе «Ключ» (1928-1929) есть аллюзия на знаменитую пьесу Грибоедова. Следователь Николай Петрович Яценко, пытаясь вспомнить отчество своего знакомого Фомина, ошибается в отчестве:
