Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [42]

В таких случаях я всегда ограничивался добросовестным медицинским осмотром, давал «ученые» советы и быстрее покидал амбулаторию.

Есть поговорка: нет злейшего врага, чем обиженный друг. Правда, Манефа никогда не была моим другом, но хотела им быть и даже считала себя моим другом, поскольку у нее имелись определенные намерения.

Видя мое равнодушие, она решила отомстить и распространяла слух, что живет со мной и к тому же уже беременна. Ей, однако, никто не поверил. Тогда она придумала другой вариант мести.

Однажды вечером после приема я сидел с Марусей в амбулатории и занимался отчетами. Сестра-хозяйка была для меня своеобразной связной, благодаря которой я в любое время мог встречаться со своим шефом. Она же являлась также и «почтальоном», через которого мы обменивались короткими письмами.

Мне далеко не всегда было удобно спрашивать сотрудников больницы, где находится Валентина Федоровна или самому заниматься ее розысками, что могло вызвать подозрение. Мы должны были соблюдать строгую конспирацию. В таких случаях Маруся подсказывала нам, где лучше встретиться, и заботилась одновременно о нашей безопасности. Правда, мы себе ничего особенного не позволяли, но достаточно было увидеть нас обнявшимися, чтобы круто исковеркались наши судьбы.

Маруся тоже не была одинокой и встречалась с электромехаником Виктором Архиповым, мужчиной года на два моложе ее, высоким и молчаливым. Когда она назначала ему свидания в амбулатории, мы менялись ролями, и тогда я стоял «на стреме».

Мы только что закончили последнюю писанину, отчет о поступивших и выбывших больных, как тихо скрипнула дверь и показалось скуластое лицо Манефы.

— Чего тебе надо? — спросил я.

— Ничего,— ответила она и почему-то бегом выскочила из амбулатории, словно за ней гнались черти.

На следующее утро я заметил перемену в поведении Валентины Федоровны. Лицо ее было строгим и больше напоминало застывшую маску. Никогда я не видел ее такой мрачной. Она разговаривала со мной на редкость сухо, официальным тоном, словно я был чужой, и старалась не смотреть на меня.

— Что с тобой? — спросил я.

— Все кончено между нами,— ответила девушка, и в ее глазах блеснули слезы.

— Почему? Объясни. Ничего не понимаю.

Только после долгих уговоров она рассказала мне обо всем. Оказывается, вечером приходила к ней Манефа и доложила, что она, зайдя в амбулаторию, увидела меня, лежащим на Марусе. По ее словам, я сразу вскочил и даже не успел застегнуть брюки.

Я обомлел. Такой наглости я не ожидал.

— И неужели ты поверила этому? — удивился я.

— Не хотелось бы верить, но с другой стороны,— как можно такое придумать и ради чего?

— Ради чего? На этот вопрос мне не сложно ответить. Я отверг ее.

— Как это понимать?

— Очень просто. Она хотела быть моей любовницей, но я вежливо отказался от ее услуг, точнее игнорировал ее.

— Это правда?

—Да.

— Я верю тебе, прости, Генри.— Она погладила мне руку,— не думала, что люди способны на такую подлость.

Я вызвал Марусю и коротко рассказал ей о том, что слышал от Валентины Федоровны.

Она возмутилась.

— Неужели она так сказала? Этого не может быть. Она же прекрасно видела, что мы составляли отчеты.

— Не верите, тогда сходите за ней.

— Хорошо.

Когда Манефа явилась, Маруся спросила ее:

— Скажи честно, ты что говорила Валентине Федоровне?

— Сама знаешь.

— Но это же ложь. Ты же видела, что я сидела с доктором за столом и писала.

— Что видела, то и рассказала. Могу повторить.

— Повтори.

— Он же лежал на тебе,— Манефа показала рукой на меня. У нее было удивительно спокойное лицо, и не моргнув глазом, она окинула нас презрительным взглядом.

— Бессовестная,— это все, что могла ответить Маруся.

Да, к таким женщинам никак нельзя относиться по-рыцарски.

Женские бараки находились в стороне и были отделены от общей зоны забором. Днем женщины двигались свободно по всей территории колонии, но после отбоя должны были находиться в своем «гетто», а дверь, ведущая к нему, закрывалась дежурным. 

Ночной вызов

Однажды ночью я был разбужен дежурным.

— Пойдем, доктор,— сказал он простуженным голосом и схватил меня за плечо,— в женском бараке девка заболела и кричит. Никому спать не дает.

В женском бараке горела маленькая коптилка, которая едва освещала помещение. Воздух был тяжелый, и я невольно вспомнил казлагские бараки. Тот же запах долго не мытых тел, запах пота, мокрой одежды и менструальной крови.

Дежурный взял коптилку и остановился около молодой девушки лет 18—19, которая лежала, закутавшись в дырявое одеяло и стонала. Я сел на край нар.

— Что болит? — спросил я.

— Живот.

— Давно?

— Уже часа три.

— Сильно?

— Да, очень сильно.

Проводить осмотр в этой темноте было бесполезно.

— Надо ее отправить в больницу. Здесь делать нечего,— сказал я дежурному.

— Как хотите.— Он наклонился к девушке,— давай одевайся, пойдешь в санчасть.

В приемной было темно. Ощупью нашел керосиновую лампу и зажег ее. Я взял девушку под руки и посадил ее на кушетку.

— А вы можете пока уйти,— обратился я к дежурному.

— Девушка останется здесь?

— Да. Во всяком случае до утра.

Только сейчас я разглядел пациентку. Лицо у нее было простое, но очень приятное, которое сразу располагало к себе: щеки цвета спелых яблок, аккуратный маленький носик, пухлые детские губки и большие, грустные и доверчивые серые глаза. Каштановые волосы были расчесаны назад, и завязаны лентой.