Мария Магдалина - [63]

.

Из перечисленных четырех факторов пункты 2 и 4 требуют некоторого разъяснения. Акцент на искреннее раскаяние на деле означал то, что искупление грехов сводилось в общем-то к выражению скорби по их поводу. Истинное раскаяние было обязательным условием прощения грехов, а слезы — его зримыми знаками. Реформатор одиннадцатого столетия Петр Дамиан утверждал, что «слезы, которые от Бога, поднимаются до небесного суда и тотчас же взывают к нему, уповая на полное отпущение наших грехов»[542]. Представление о главенстве искреннего раскаяния заимствовано в основном у Абеляра, особенно егб доводы относительно этики праведного намерения и его отождествление греха с умыслом, «…поступки, получающиеся в результате наших деяний, хотя сами собой безразличные, называются, однако, добрыми или злыми, судя по намерению, из которого они проистекают», — утверждает он[543]. Его богословские взгляды оказали влияние на Викторина, Алана де Лилля, Грациана и Петра Ломбардского. Эти богословы разграничили culpa (вина, ведущая к лишению благодати и вечным мукам) и репа (временное наказание, которое можно облегчить, пройдя чистилище)[544], которые — как и первая, так и вторая — порождены грехом. Репа, здесь богословы более или менее согласны между собой, можно искупить добрыми делами, покаянием, молитвами или, короче говоря, правильным исполнением наложенной священником епитимьи. Знаменитый проповедник и агиограф Жак де Витри в проповеди ad status, предназначенной для супружеских пар, рассказывает о том, как через покаяние искупить репа: «Истинное раскаяние превращает репа ада в репа чистилища; исповедь — во временную репа, надлежащая епитимья — в ничто. В искреннем раскаянии грех умирает, в исповеди его выносят из дома, в епитимьи его хоронят»[545].

Как же прощают culpa — далеко не ясно. Петр Ломбардский говорил, что сей акт совершается через искреннее раскаяние, внушенное Богом; томисты утверждали, что искупление culpa зависит от соединения двух факторов — истинного раскаяния грешника и отпущение грехов священником; последователи же Скота заявляли, что только священническое отпущение грехов способно искупить culpa[546].

Образец искреннего раскаяния (Exemplum perfecte penitentie)

Почему образцом истинного раскаяния стала Мария Магдалина, а не еще кто-то из святых, или Дева Мария и Иисус? Джордано Пизанский задал этот риторический вопрос во время проповеди в четверг, 22 июля 1305 года, в церкви Санта-Мария Магдалина Олтрарно во Флоренции. Монах заявил, что Христос и Богородица не могли стать образцами истинного раскаяния, поскольку их непорочность исключала возможность греха и последующего покаяния. Ну а что же другие святые? Джордано, что неудивительно, дает следующее объяснение: несмотря на существование других примеров кающихся святых (например, Петр, Павел и Мария Египетская), Мария Магдалина является самым наглядным и убедительным примером покаяния[547]. Образы остальных перед ней тускнеют. Правда, перечисленных святых грешников часто упоминают в проповедях, посвященных Марии Магдалине, — словно они являются ее небесной ратью. Петр, плачущий из-за того, что трижды отрекся от Христа, Павел, горько жалующийся на то, что до своего обращения он преследовал первых христиан; Мария Египетская, умерщвлявшая свою плоть из-за того, что раньше занималась проституцией; Давид, раскаявшийся в совершенном прелюбодеянии; Матфей, мучающийся угрызениями совести из-за то, что до встречи с Иисусом был мытарем, и праведный злодей, покаявшийся на кресте, — все это знакомые образы средневековой культуры[548].

Эти кающиеся грешники были персонажами не только произведений ораторского искусства, но и изобразительного. Фресковый цикл в часовне Святой Марии Магдалины базилики Святого Франциска в Ассизе как бы пересказывает содержание проповедей нищенствующих монахов[549]. В верхнем ряду изображены эпизоды из жизни Марии Магдалины, а в нижнем — портреты покаявшихся грешников Петра, Матфея, Павла, Давида, Мириам и Марии Египетской. В нижней церкви Ассизи, как и в проповедях нищенствующих монахов, они всего лишь фон для Марии Магдалины, exemplum perfecte penitentie, образца полного раскаяния.

Впрочем, существует некоторая опасность в использовании кающихся грешников в качестве примера для подражания. Людовик, францисканский проповедник, по-видимому, столкнулся с таким явлением. В проповеди о Марии Магдалине он сообщает о том, что всегда существует возможность того, что упрямые прихожане на вопрос, почему они впали в грех, ответят: «Разве святые не грешат?» Однако хороший проповедник способен предупредить подобный ответ и избежать неловкости, приведя exemplum. Кажется, святой Амвросий упрекнул некоего императора за то, что тот спросил: «Разве Давид не совершал грехов?» «Если ты взял для себя за образец для подражания его греховную стезю, — ответил святой, — тогда последуй за ним и по пути покаяния». Его слова произвели на императора сильное впечатление: «Мучимый угрызениями совести, он тотчас же покаялся в своих грехах и встал на путь исправления»[550]. Должно быть, они надеялись, что все дерзкие грешники последуют его примеру.