Мария Кровавая - [226]

Возможно, составить завещание Марии предложил Филипп. Он вообще в первые месяцы 1558 года через своего посланника, графа де Фериа, пристально следил за событиями в Англии. Фериа прибыл туда в конце января якобы для того, чтобы поздравить Марию с беременностью. Истинной же целью его приезда было настоятельно убеждать королеву и ее Совет не прекращать поставку в армию Габсбургов оружия и денег. Война — вот что было важно, а не сомнительная беременность королевы, тем более что, по мнению Фериа, Мария лишь «заставляет себя верить, что носит ребенка, хотя не желает в этом признаваться». Очевидным было, однако, следующее: если Мария не беременна, то ее вздутый живот и отсутствие месячных вкупе с общим плохим состоянием здоровья означали нечто весьма зловещее. Приняв все это во внимание, Филипп, видимо, решил, что сейчас для нее будет разумным составить завещание.

В своих письмах королю в Брюссель Фериа представлял английский двор в неприглядном виде: на заседаниях Совета не прекращались интриги, препирательства и личные оскорбления. Фактически там царил хаос, с которым Мария справлялась уже с большим трудом. Четких фракций больше не существовало — советники, все без исключения, были раздражены и приведены в уныние потерей Кале и отсутствием сильного лидерства. Пэджет, Арундел, Пембрук и другие, которые прежде выступали за интересы империи (и которые до самого последнего времени получали от Филиппа приличное денежное вознаграждение), теперь были самыми активными оппозиционерами его нажиму. «Они ничего не делают, — жаловался Фериа своему господину, — кроме как чинят препятствия любым предложениям, и никогда не находят хоть какого-то средства, чтобы облегчить ситуацию». Мария всеми силами старалась их обуздать, чтобы правительство могло нормально работать, и граф хвалил «ее энергию, решительность и добрую волю», но к марту беспрерывные конфликты сделали работу Совета совершенно невозможной, и королева была вынуждена отослать некоторых советников в графства, пытаясь совладать с оставшимися. К этому времени Фериа потерял всякое терпение. «Ума не приложу, как мне поладить с этими людьми, — писал он. — Господь свидетель, я делаю все возможное и невозможное. Ваше Величество должны осознать, что вечером они меняют то, что решили утром, а собравшись утром, немедленно отменяют решение, принятое накануне вечером. Для государства это самое худшее, что только можно придумать».

Самой острой проблемой, как всегда, была финансовая. В конце февраля ситуация обострилась настолько, что Мария повелела всем, кто занимается финансовыми делами, встречаться ежедневно в присутствии кардинала Поула и Фериа. Финансовое положение правительства Марии всегда было непадежным. От отца и брата она унаследовала пришедшее в упадок государство, терзаемое постоянной финансовой неустойчивостью, со всплесками инфляции, с сильно понизившимся уровнем занятости и катастрофически бедственным состоянием дел в селе. Все большие дороги заполнили бродяги. И без того тяжелое положение усугубили неурожаи 1555 и 1556 годов. Местным мировым судьям были даны широкие полномочия по выявлению тайных накоплений запасов продовольствия и распределения его по справедливости, насколько это возможно. Число нищих всякий год росло, а еженедельных пожертвований при приходах было недостаточно, чтобы снабдить каждого хотя бы куском хлеба. При королевском дворе расходы также все сильнее превышали доходы, а займы, сделанные в Антверпене людьми Марии, так и оставались невыплаченными. Сроки платежей продлевались на месяцы и годы. Еще в начале 1555 года Мейсон взмолился, чтобы Господь «ниспослал нам какого-нибудь умного человека, которому бы королева могла полностью доверять, чтобы он советовал ей соблюдать меру и пропорционально согласовывать доходы и расходы». Но такой человек все не появлялся, хотя Грешем очень хорошо работал для Марии на денежных рынках Фландрии. Возможно, в тот момент, когда Мейсон написал эти отчаянные строки, Мария подумывала, не отозвать ли ей от иностранных дворов большую часть послов и тем самым уменьшить расходы, а недружелюбно настроенные иностранцы при ее дворе замечали, что бедность королевы стала уже заметной даже по той еде, что подавалась к ее столу.

Финансовые чиновники выступали на Совете с самыми мрачными прогнозами на будущее. Пэджет обвинял их в нерасторопности и предлагал занять в Антверпене еще сто тысяч фунтов, а пятьдесят тысяч попытаться добыть у купцов в Лондоне. Фериа знал, что этих сумм едва хватило бы, чтобы выплатить неотложные долги, не говоря уже об обширных военных расходах. Почти пятнадцать тысяч фунтов ежемесячно уходило на то, чтобы содержать на плаву полностью укомплектованный флот и обеспечить каждого из четырнадцати тысяч матросов, канониров и воинов фунтом пирога, двумя кружками пива и двумя фунтами мяса в день. Раздраженный упрямством Пэджета и тех в его окружении, которые «говорят, что их страна богатая, добавляя при этом, что они не знают, как добыть денег на то, чтобы ее защитить», Фериа высказывал советникам все, что он о них думает, и после этого обращался к Марии.