Мария Кровавая - [217]

Мария начинала осознавать, что в своем усердии защитить истинную веру она могла принести людям и зло. Это ее безмерно угнетало и делало несчастной. Она старалась восстановить церковь и монастырские сообщества, обновить духовенство, поддержать реформаторские усилия кардинала Поула, но все равно ее подданные так и не возвратились в католицизм ее детства. Мария так долго верила, что ей суждено править счастливыми людьми, вернувшимися к вере предков! Почему же это до сих пор не наступает?

Однако напрасно она надеялась найти понимание у своего кузена во Фландрии. Что сказал Карл V весной 1556 года посланнику Пэджету, в анналах истории не сохранилось, но нам известно, что в Нидерландах религиозная ситуация была не менее напряженной, чем в Англии. Здесь тоже официальная политика преследования еретиков не достигла своей цели и не приостановила распространение протестантства. Незадолго до прибытия Пэджета в Брюссель была совершена облава в доме анабаптистов. В тюрьму были брошены трое мужчин и одна женщина вместе с сыном, мальчиком четырнадцати лет. Мальчика освободили после публичного крещения на городской площади, но четверых взрослых пытали до тех пор, пока они не выдали имена своих единоверцев. После этого их сожгли. Подобные явления были обычным делом, а число протестантов среди населения тем не менее продолжало расти. Председатель королевского Совета в Брюсселе начал подвергать сомнению мудрость политики массовых сожжений, повешений и утоплений еретиков. Он сказал, что за последние восемнадцать месяцев в нидерландских провинциях казнили свыше тринадцати сотен еретиков, и это не принесло никакого результата, и предложил «во избежание большей жестокости ужасные намерения этих сектантов впредь воспринимать со всевозможной терпимостью, потому как число их очень велико».

* * *

Однако не распространение ереси занимало в те дни мысли императора. В небе Северной Европы в течение семи дней и ночей была видна огромная комета, которая «изгибалась на небесах дугой и извергала огонь, к великому изумлению и восхищению людей». По размерам комета была в половину величины луны, но много ярче, и от нее исходили лучи, похожие на языки пламени факела. «Сверкающую звезду» удивленный император воспринял как знак скорой кончины. Один из приближенных слышал, как он сказал, что «это знаки моей судьбы», и повелел свите поторопиться с приготовлениями к отъезду в Испанию. Полностью отказавшись от власти, он тем не менее не потерял своей знаменитой политической прозорливости и ясности ума, так же как и инстинктивной ненависти к Франции. В разговорах с послами Карл любил выражать свое недовольство по поводу того, что Франция «все ищет способы, чтобы господствовать даже не над частью мира, а над всем им», дополняя сказанное красноречивыми жестами. В беседе с венецианским послом он заметил, что воинственные притязания теперешнего французского короля «сидят» у него «вот где», и, «положив правую руку на горло», показывал, где именно. Это утверждение Карл повторил дважды. Однако его конец неотвратимо приближался. Непрестанные подагрические боли стали такими мучительными, что временами он «кусал свою руку и жаждал смерти». Но в Брюсселе ему умирать не хотелось, и 16 сентября император выехал в Испанию, взяв с собой сестру Марию, ее свиту и то, что накопилось за долгие годы беспокойного правления.

Сразу же после отбытия пришло письмо от его невестки из Англии. Карл V его не увидел: когда гонец достиг императорского дворца, корабль уже отчалил, — но он мог бы и так догадаться о его содержании. Мария вновь умоляла свекра прислать к пей Филиппа. «Я хотела бы попросить прощения у Вашего Величества за мою дерзость, что отвлекаю Вас от дел, — начиналось письмо, — и поскольку Вы всегда были любезны действовать как настоящий отец для меня и моего королевства, смиренно умоляю Вас принять во внимание печальное состояние, в котором пребывает сейчас эта страна». Ей нужна «твердая рука» Филиппа, чтобы остановить поднимающиеся волнения и недовольство правительством, которое по причине скудного урожая, кажется, достигло уже высшей точки. «Если он не прибудет, чтобы помочь делом, — писала Мария, — то не только я, но также и более мудрые персоны опасаются, что нам будет угрожать великая опасность».

Опасность эта, казалось, подходила все ближе и ближе. Мария боялась доверять даже членам своей свиты и распорядилась удвоить личную охрану. Стало известно, как в пивной злословил один из дворцовых плотников по имени Уильям Харрис. «Она нас всех погубит, — объявил он, — и наше королевство тоже, поскольку чужое ей дороже своего».

Другого работника королевского хозяйства, Уильяма Кокса (он работал в провиантской кладовой королевы), посадили под домашний арест за хранение подстрекательской листовки, в которой король Эдуард объявлялся живым. Дело было настолько серьезным, что даже рассматривалось на Совете, в результате чего Кокса уволили. Самый возмутительный случай произошел в Кройдоне, в апартаментах, подготовленных для Марии кардиналом Поулом. Перед прибытием королевы кто-то (наверняка из своих) разбросал по комнатам листовки с отвратительной и оскорбительной клеветой. В них были карикатуры на Марию, где она изображалась в виде морщинистой ведьмы, иссохшие груди которой сосет куча алчных испанцев. Рисунок окружали слова «Maria Ruina Angliae»