Мария Каллас. Дневники. Письма - [165]

И вот я не ощущаю никакой горечи, когда думаю о нем. А могла бы, будь я склонной к таким чувствам. В жизни любого человека легко найти повод для горечи по отношению к его друзьям, семье и даже родителям. Но есть два вида людей: те, кто подпитывает эту горечь в себе, и те, кто нет, и я счастлива, что принадлежу ко второй категории. Самые горькие моменты в моей жизни связаны с моей карьерой. Так называемые «скандалы Каллас», особенно когда я пела «Анну Болейн» в Ла Скала, вот они причинили мне много боли. И все-таки даже они теперь забыты. Между прочим, я примирилась со всеми, кто был в этом замешан, и совершенно не важно, с чьей стороны была совершена роковая ошибка… А что касается Аристо, то, конечно, мне не хватает его, но я изо всех сил стараюсь не превратиться в совершенно глупую сентиментальную дурочку, так и знайте!

Все, что я рассказала об Аристо, – правда. Не смогла бы рассказать больше. Некоторое время, в начале нашей связи, мы были божественно счастливы. Я чувствовала себя в полной безопасности и даже забыла о проблемах с голосом – не так уж надолго, но наконец-то. Как я уже говорила вам, я в первый раз в жизни научилась расслабляться и жить для себя, и даже начинала сомневаться в моей святой вере в то, что жизни вне искусства не существует. Такое состояние души продлилось недолго – я обнаружила, что многие жизненные принципы Аристо, его правила поведения в корне отличаются от моих. Я была озадачена. Как мужчина, действительно любящий вас, может в это же время закрутить интриги с другими женщинами? Не мог же он в самом деле любить их всех. Поначалу у меня были лишь подозрения, и я старалась отгонять их, но понятно, что я не могла, и даже речи не было о том, чтобы я включила это в собственный свод моральных правил, под любым предлогом. К тому же я была слишком горда, чтобы доверить столь интимные переживания кому бы то ни было, пока не обрела идеальную подругу в лице Мэгги – и та быстро поняла мою проблему и, будучи вполне адекватным человеком, помогла мне ей все рассказать. Она, словно мать, сестра, подруга, объяснила мне, что существует род мужчин, для которых невозможно быть физически верными одной женщине, в особенности если это их супруга. Но я не могла с этим тогда согласиться, тем более что не была ни француженкой, ни женой Аристо; роль женщины, которую предали, не входила в мой репертуар. Я просто не поняла, что хотела мне втолковать Мэгги, и хотя так и не решилась поговорить об этом с Аристо, но была уверена: он сознает, что я не смогу простить никакой неверности, какую бы ни совершил мужчина, живущий со мной как супруг. То есть мы не были совместимы в браке. Вам легко понять, почему моя философия брака оказалась неверной на практике, однако она была верна для меня самой в теории.

Аристо, куда практичней меня в этих вопросах, и опытней к тому же, по-настоящему любил меня, но при этом сознавал, что рано или поздно нам придется с ним оказаться на ножах, если мы решим пожениться (пусть это и покажется эксцентричным, но мне придется признать, что этот его ход мыслей был не так уж неверен), и вот он женился на другой. Но это был со всех точек зрения необычный брак. Однако в ту пору я была очень рассержена и думала, что он и вправду оказался дерьмом; употребляла я по его адресу и другие выражения, не хочу их повторять снова. Лишь позднее, когда он вернулся, а я, наверное, справилась со своей оскорбленной гордостью, я смогла пересмотреть все происшедшее в более мудрой и реальной перспективе. Разумеется, сразу последовавшее его объяснение состояло в том, что его брак оказался ошибкой, – его ошибкой, а не его жены, о чем я сказала ему прямо в лицо, он получил что заслуживал, и пенять ему оставалось лишь на самого себя. Его так называемый брачный контракт был странной сделкой, смысла которой я все никак не могла уловить. К счастью, у меня была Мэгги, она и помогла мне избавиться от моральной заторможенности, и только тогда я уразумела. Вот так и родилась моя великая дружба с Аристо. Дружба, скажем без обиняков, страстная.

После того как он женился, мы больше никогда не спорили. Всегда обсуждали что-то в конструктивной манере. Он перестал возражать по любому поводу и цепляться к пустякам. Уже не было необходимости доказывать ничего, ни самим себе, ни кому-то из нас. Да и дела его уже принимали дурной оборот: судовладельцам грозила тяжелая рецессия, и одновременно с этим он терял собственность на «Олимпик Эйрлайнс», уступая ее греческому правительству – а ему это было очень больно, ведь он-то всегда считал «Олимпик» своим и только своим детищем. В довершение всего пошатнулось и его здоровье, а смерть сына его совсем подкосила. В этот тяжелый период он часто приходил ко мне и рассказывал о своих неприятностях. Он так отчаянно нуждался тогда в моральной поддержке, и я оказывала ему ее как могла. Я всегда говорила ему правду и пыталась помочь осознать реальное положение вещей – и он ценил это. Кроме того, он был решительно настроен разводиться, и как можно скорее, но время работало против него. Сейчас я скажу последнее… Да, моя связь с Онассисом окончилась крахом – зато моя дружба с ним сложилась удачно. Нет, мое положение в его жизни не могло быть таким же, как и до его женитьбы. Требуется немало времени, чтобы глубоко понять другое существо, да, кстати, и себя самого тоже. Думать, что люди хотят изменить вас, – обычное дело, но нелегко принять то, что и вы в то же время еще больше стараетесь изменить их. Если вы не готовы согласиться с понятиями других, поскольку они не соответствуют вашим, тогда вы никогда не сможете судить беспристрастно. Моя последующая дружба с Аристо говорит за нас обоих. Это научило меня куда большему. Разумеется, с годами я стала более зрелой и, поневоле уже не с такой безоглядностью отдаваясь артистической карьере, обрела больше опыта и лучшее понимание человеческих взаимоотношений.