Забывая, где он, забывая про толпу, ждавшую, насторожив дыханье, — чего ждавшую? помилования или потехи, какой тешился когда-то царь, самолично рубя непокорные головы стрельцов? — не видя Толстого, который подходил к нему плетущейся походкой патера, — царь сам повёл её к помосту, перед которым она упала, наклоняя голову к плахе, исполосованной, будто прошитой чёрными жгутами пристывшей крови. В это утро, 14 марта 1719 года, когда подал он знак палачу и сам отвернулся, чтоб не видать и не слышать, — впервые и единожды в жизни он поступал вопреки своей воле, вопреки всему, что делал и чем жил. Стоя спиной к помосту, он судорожно раскрытыми глазами смотрел на народ, на; толпу, на Россию, которая была перед ним сейчас. Он видел заворожённые страхом и любопытством глаза, женские укутанные по самые брови в платок головы, наплюснутые в напускном равнодушии шапки, руки, шевелившиеся сами по себе. Эти завороженные ожиданием крови глаза не видели его, Петра. И вот, будто по громовой пушечной команде с крепостных верок, глаза толпы прикрылись разом, чтоб медленно, не веря ничему, разжаться через секунду, чтоб скользнуть взглядом по небу, мокрому и низкому в насморочной питербурхской весне, чтоб увидеть Петра, стоявшего на кровавом помосте, и сморгнуть ещё раз от блеска петровых глаз, смотревших поверх голов тем взглядом, каким корабельщики блуждающих кораблей ищут землю.
— Ваше величество, — позвал царя Толстой.
— А? — с минуту не понимая ничего, смотрел он на полуживой череп, окаймленный, как трауром, черным алонжевым париком. И вдруг, очнувшись, рукой отстранил Толстого, отчего тот едва не упал с помоста, поднял с земли мёртвую голову, в упор смотревшую на него тёплыми глазами, потушить которые не смогла даже смерть.
— Вот здесь, — сказал царь голосом столь тихим, что не слышал сам своей речи, — видим мы устройство жил на человеческой шее. Прямая и красная идёт сонная артерия, а от неё видишь позвоночник… коий, я чаю, пришёлся по топору пятым. Голову же сию приказываю вам, ваше сиятельство, сдать в кунсткамеру при Академии Наук на вечные хранения…
Поцеловав голову в губы, он сунул её в руки Толстому, сошёл с помоста, — не видя пошёл вперёд к ожидавшей двуколке, не глядя на народ, который подался перед ним в сторону, как перед попом в церкви, который так и не сомкнулся за ним, как за ходом большого корабля долго не смыкается волна, крутясь потревоженным хвостом взбудораженного морского простора.
