Марион Фай - [96]

Твоя любящая сестра Фанни».

IV. Ощущения мистера Гринвуда

В эту ночь мистер Гринвуд мало спал. Возможно сомневаться, чтоб глаза его смежились хоть раз. Он, правда, не совершил дела, которое теперь казалось ему таким ужасным, что он с трудом верил, чтоб он действительно замышлял его; тем не менее он знал — знал, что в течение нескольких часов в душе его таилось намерение совершить его! Он силился уверить себя, что, в сущности, это было не более как праздная мечта, что определенного намерения у него не было, что он только забавлялся, соображая, как бы он обделал это дельце так, чтоб не попасться. Он просто мысленно останавливался на чужих промахах, на слепоте людей, которые так неискусно вели свое дело, что оставляли явные следы для глаз и умов посторонних наблюдателей; убеждался, что он сумел бы лучше распорядиться, если б ему представилась необходимость решиться на это. И только. Без всякого сомнения он ненавидел лорда Гэмпстеда, и имел на это основание. Но не довела же его ненависть до «намерения совершить убийство».

О действительном убийстве и речи быть не могло: с чего бы он навязал себе опасность, да и бремя, которым оно, без всякого сомнения, легло бы на его совесть? Как он ни ненавидел лорда Гэмпстеда, в это ему путаться не подобало. Это вон та леди Макбет наверху, мать голубков, точно думала об убийстве. Она открыто говорила о своем искреннем желании, чтоб лорд Гэмпстед умер. Если б серьезно шла речь об убийстве, то ей бы надо было все взвесить, обдумать, составить план, а никак не ему! Нет, он не помышлял о таком преступлении, с целью обеспечить себе под старость тепленькое местечко. Он говорил себе теперь, что сделай он такое дело, выполни он план, зародившийся в уме его в виде праздной мачты, то хотя бы он и не попался, его бы заподозрили, а подозрение настолько же бы разрушило его надежды, как и изобличение. Конечно, все это было ему достаточно ясно и в то время, когда мрачные мысли роились у него в голове, а потому — мог ли он действительно питать это намерение? Он не имел его. Это был не более как один из тех воздушных замков, которые строят стар и млад.

Так пытался он отогнать от себя страшное привидение. Что это ему не удавалось, было ясно по каплям пота, выступавшим у него на лбу, по бессоннице, продолжавшейся целую ночь, по напряженности, с какой уши его ловили звуки, возвещавшие о прибытии молодого человека, точно ему необходимо было убедиться, что убийство в действительности не совершено. Ранее, чем этот час настал, он весь дрожал в постели, закутывался в одеяло, чтоб не чувствовать леденящего холода, закрывал глаза простыней, чтоб не видеть чего-то, что представлялось ему и среди глубокого мрака его комнаты. Во всяком случае он ничего не «сделал». Каковы бы ни были его мысли, он не запятнал ни рук, ни совести. Хотя бы стало известно все, что он когда-либо делал или думал, преступления он никакого не совершил. Она говорила о смерти, думала об убийстве. Он только вторил ее словам и ее мыслям, без всякого серьезного намерения, как всегда делает мужчина в разговорах с женщиной. Почему же он не мог спать? Почему же его бросало то в жар, то в холод? Почему ужасные привидения представлялись ему во мраке? Он наверное знал, что никогда не имел этого намерения. Каковы же должны быть терзания тех, кто имеет, кто исполняет, если такая кара постигала того, кто только построил ужасный воздушный замок? Спит ли она? — спрашивал он себя с недоумением, — она, которая не ограничивалась постройкой воздушных замков, она, которая желала, жаждала и имела основание жаждать и желать?

Наконец он заслышал шаги по дороге, они прошли в расстоянии нескольких ярдов от его окна, быстрые, веселые шаги, полные молодости и жизни, резко звучавшие на твердой, замерзшей земле. Он понял, что молодой, человек, которого он ненавидел, приехал. Хотя он никогда не думал убивать его, тем не менее он его ненавидел. Тут его мысли, вопреки его собственному желанию, принялись строить новые воздушные замки. Что было бы теперь, в эту самую минуту, если б тот план осуществился? Что бы теперь чувствовали все обитатели Траффорд-Парка? Маркиза была бы довольна; но ему-то какое в этом утешение? Лорд Фредерик унаследовал бы громкий титул и обширные поместья; но ему-то какая была бы от этого прибыль? Старый лорд, который лежал тяжко больной в соседней комнате, вероятно, сошел бы в могилу с разбитым сердцем. Маркиз за последнее время сурово относился к нему; но в данную минуту у него блеснула мысль, что в течение тридцати лет он ел хлеб этого человека. Он невольно думал, как он сам, в виду осуществления задуманного плана, был бы вынужден поднять на ноги весь дом, сообщить о случившемся, помочь перенести тело. Кто сообщил бы отцу роковую весть? Кто попытался бы выговорить первое слово пустого утешения? Кто бросился бы к дверям маркизы, сообщил бы ей, что смерть проникла в дом, дал ей понять, что старший из «голубков» — наследник? Все это пришлось бы сделать ему. Он наверное выдал бы себя в эти минуты. Но убийства никакого не было. Молодой человек в настоящую минуту находился в доме, весело настроенный своей прогулкой, полный жизни и юношеской энергии. До ушей мистера Гринвуда донесся звук шагов по одному из отдаленных коридоров, дверь затворилась, все замолкло. Ночь показалась ему так бесконечно длинна, что он решил оставить этот дом как можно скорей. Он возьмет, что бы ему ни предложили, и уедет. На следующее утро ему принесли первый завтрак в его комнату, он осведомился у слуги о лорде Гэмпстеде и его намерениях. Слуга полагал, что милорд намерен провести здесь два дня. Так он слышал от Гарриса, дворецкого. Милорд должен бал видеться с отцом в это утро, в одиннадцать часов. Домашний бюллетень о здоровье маркиза был сегодня удовлетворительнее обыкновенного. Маркиза еще не показывалась. Доктор, вероятно, будет к двенадцати часам. Слушая доклад слуги, мистер Гринвуд думал: нельзя ли так устроиться, чтоб не видать молодого лорда? Уехать куда-нибудь, что ли. Лорд Гэмпстед был ему ненавистен, ненавистнее чем когда-либо. Прежде чем он успел собраться, ему сообщили, что лорд Гэмпстед желает его видеть и навестит его в его комнате.