Маринисты - [36]

– И все же… Все же зачем вам моя картина?

– Так вы привезете мне ее или нет? – его глаза сузились. И стали еще холоднее. – Отвечайте, Тим, – и пистолет качнулся в его твердой руке.

Но я его уже не боялся. Он выдал свое слабое место. Не знаю почему, но ему позарез нужна была эта работа. И без нее он не мог сдвинуться с места. И я решил во что бы то ни стало затянуть время. И инстинктивно понял, что пока могу диктовать условия я.

– Я привезу ее, Слон, – и нарочно подчеркнул его прозвище. Он вздрогнул, услышав его, но уже не сопротивлялся.

– Я обязательно ее привезу. Мне жизнь доктора, не менее дорога, чем своя.

Он непонимающе пожал плечами. Его ничего не интересовало кроме своей жизни.

– Но с одним условием, – продолжал я твердым голосом.

Он недовольно поморщился.

– Ты еще смеешь диктовать мне условия?

– Не смею, – тут же согласился я. – Но это условие слишком простое. Ты мне должен немедленно все объяснить. Здесь происходят невероятные вещи. И я не могу даже сдвинуться с места, видя здесь, в твоей комнате свою работу, но с подписью Самойлова, за которой я тому же ты меня отправляешь в деревню на свой страх и риск. Это же абсурд!

– Я понимаю твое нетерпение, – он улыбнулся своей чудовищной улыбкой. – Я хотел сделать это позднее. Ну что ж. Я попытаюсь все вкратце тебе объяснить. К тому же я ничем не рискую. Мы совершенно одни и ты не сможешь ничего доказать. Да и доказать практически невозможно. Мало кто поверит в эту фантастику.

«Немой» разместился в кресле напротив меня. Выпил еще и закурил. Но пистолет так же уверенно был направлен в меня. Я последовал его примеру и выпил тоже. Он встряхнул головой, глубоко затянулся и пустил дым в потолок, самодовольно улыбаясь безобразной улыбкой. Он себя бесконечно любил. И конечно недооценил свои возможности, утверджая, что сможет вкратце все изложить. На это я и рассчитывал. Он слишком себя любил, чтобы быть кратким. И я приготовился его слушать, не пропуская ни единого слова. И я не ошибся. Он начал сначала. Потому что не позволил себе возвести свою жизнь в краткие рамки.

– Единственное, что мне далось без труда – это бесконечное богатство. И ты скажешь, это немало. Это, действительно немало, Тим! Я получил блестящее образование и не менее блестящее наследство. Мать умерла еще при родах. Красавица и умница, но довольно истеричная и эксцентричная женщина, она родила двух уродливых сыновей…

Я вскочил с места, уже начиная догадываться, о чем пойдет речь.

– Сидите спокойно, Тим. Вас впереди ждет еще масса сюрпризов. Так вот. Вы правильно мыслите. Она родила близнецов. Один из которых был хотя и уродом, но способным и здравомыслящим юношей, считающим долгом сделать свою жизнь исключительной. Он перед вами, – и Слон галантно поклонился. – Второй – этой мой несчастный брат был просто больным уродцем, не способным даже к элементарному мышлению. Что ж. Так было Богу угодно распределить между нами роли. И я свою роль сыграл до конца. Мне с детства легко давались любые науки и любые искусства. И я, пожалуй, в любой из них, сделал бы высочайший успех. Но… Но мне крайне мешала моя внешность. Да! И я этого не скрываю! Люди, разговаривая со мной, никогда не смотрели в глаза. И я часто улавливал на их лицах подобие жалости. И я возненавидел людей. Конечно, у меня было достаточно средств для пластической операции. Но гордость не позволяла мне на это пойти. Я ненавидел свою внешность, но я не хотел ее изменять в угоду людям. И я понял, что деньги – это далеко не все. И я посчитал своим долгом совершить нечто такое, что смогло бы перевернуть мир. Вот тогда бы я имел полное право пожалеть этих жалких людишек и возвыситься над их жалким миром. Я мог сочинять прекрасную музыку, прекрасные стихи, мог прекрасно играть в театре. Но более всего меня увлекала живопись. И я писал не менее прекрасные картины. Но я чувствовал, что это далеко не все, на что я способен. Что этим занимаются тысячи людей. И это не дает возможность удивить мир и подчинить его себе. И подолгу глядя на картины, в моем мозгу стал зарождаться невероятный и почти неосуществимый план. Но я его сумел воплотить в жизнь! Впервые я задумался над этой идеей, когда побывал на выставке Самойлова. Я сразу отметил, что это необыкновенно талантливый художник. Особенно меня увлекла его манера письма. Чистейшая достоверность. Казалось, он не пишет, а в мельчайших подробностях копирует мир. И в то же время сколько своего, лично им сочиненного мира! И я потихоньку стал заниматься своей идеей. Я купил шикарную яхту и устроился недалеко от поселка, где жил Самойлов. Но местонахождение было трудно разгадать. Вы, думаю, в этом сами убедились. Я захватил с собой своего ненормального брата. Мне он тоже был необходим для осуществления замысла. Я уже, кажется, упоминал, что мог бы сделать блестящую актерскую карьеру? Я стал копировать жесты, мимику, походку своего брата. Поверьте, это нелегкое дело. Мне необходимо было даже копировать его взгляд! И мне это удалось! Я и не подозревал тогда, чем это может закончиться. И тогда еще мне нужен был брат исключительно для поддержания своей роли. Роли несчастного юродивого немого. И когда почувствовал силы довести эту роль до конца, я и появился в поселке. И сам не ожидал такого успеха. В деревне сразу поверили в этого убогого нищего и не только поверили, но и полюбили настолько, что каждый мог доверить мне самые сокровенные тайны. Поверьте, это было крайне забавно. Изображать на лице неполноценность и ясным умом анализировать факты. Самойлов, как и все, мгновенно доверился мне. Он часами болтал о себе, выливал свою душу. Показывал свои картины. Я имел возможность наблюдать за его творчеством. И часто признавался себе, что это, действительно, прекрасно. Но все-таки я ждал другого. И сам по ночам работал до изнемождения в лаборатории, на яхте, вычисляя нужную мне формулу, испытывая новые и новые вещества, которые должны были меня привести к цели. Мое терпение и мои труды были вознаграждены. И однажды художник признался, что принялся за самую важную работу в его жизни. Он полностью сочиняет ее, сочиняет натуру, но формы и линии натуры он хочет воспроизвести крайне достоверно, довести до того максимума, когда человек на портрете выглядел бы живым, – немой перевел дух и перевел взгляд за окно, за которым шумело, волновалось море.