― «Да, да, я так и сказал. Итак, за знакомство с недозволенными лицами мы г<оспо>же Ц<ветаевой> поставим 0». ―
― «Для искоренения злонравия», ― буркнет «нечто». ―
— «Для возвращения заблудшей овцы на путь истинный!» ― пробасит молчавшая «химия».
Итак, Вы и анархист и антихрист, а по-настоящему милый черный пойнтер. Как у нас красиво! Я часто ужасно жалею, что Вас здесь нет. Такая широкая спокойная река, отражающая все настроения неба, заглохшие дороги, заливные луга, горы. Вам бы, верно, здесь очень понравилось. Почему я не могу Вас пригласить вместо Сони? [76] Сижу на своей вышке [77], где провожу почти весь день. Видна голубая вдумчивая река, нежно-зеленые, трепетные березы, в к<отор>ых я в детстве по близорукости и сильно развитой фантазии видала рыцарей и волшебников с длинными бородами. Вы когда-нибудь обращали внимание на красоту дыма. Он так хорошо умирает наверху, в голубом небе!
Недавно я написала стихи, конч<ающиеся> так
<Зачеркнуто три слова>
Не смущайтеся, люди, исканьями правды напрасными,
Будьте дети, идите к тому, что вас манит и радует,
Только в смерти должны мы печальными быть и прекрасными,
Как те грустные листья, что падают, падают, падают…
Когда я получила Вашу закрытку, я ужасно удивилась и весь день ходила в очень странном настроении.
Мне даже одну минуту показалось, что Вы — нечто мной вымышленное, а не действительность.
Бывают дни, когда ходишь как во сне, мало замечая то, что происходит. Мой учитель по алгебре был страшно удивлен, вернее, недоволен тем, что я никак не могла понять, что такое разложение на множители и алгебр<аическое> деление. (Последнее, кстати, так и осталось непонятым мною, и опять Вы виноваты.)
Больше всего меня удивило в Вашей закрытке то выражение, что «и у меня» бывает хандра. Повторяю Вам, что тоска — мое обычное состояние, из к<оторо>го я на время вышла, благодаря Вам. Унизительно жить, не зная зачем. А вот что Вы, избалованный, хорошенький дамский кавалер, очаровательный «jeune homme» >{3} — и вдруг отрицаете саниновщину [78] ― это меня ужасно удивило и обрадовало.
Я Вас раньше ведь терпеть не могла (м<ожет> б<ыть> это так будет, не ручаюсь за себя дольше сегодняшнего дня, и то много!), всё говорила Соне — «Ну, милая, и противный же твой Петя, вот антипатичный!» ―
Я никого больше на свете не ненавижу, чем хорошеньких студентов, для к<отор>ых цель жизни «побеждать» всех, начиная с высокопоставленных дам и кончая горничными и др<угими> еще получше, а Вы мне казались именно таким типиком. И вот, когда я узнала от Сони, что Вы должны скоро приехать [79], м<ожет> б<ыть> уже приехали, мне сделалось очень неприятно, так как я не желала нарушать тишины Вашего дома и вместе с тем быть приветливой к «победителю» [80] не могла. Я даже колебалась, ехать ли.
А что я немножко «щетинилась» вначале — естественно.
Во всяком случае, в настоящую минуту я к Вам отношусь очень хорошо, а что будет — не знаю, тогда увидим. Это и не так важно.
Потом когда-нибудь, в Москве, если будем друзьями, я Вас спрошу одну вещь, к<отор>ую мне бы хотелось знать. Только не в комнате. Где-нибудь на улице, вечером, а то я совсем не могу разговаривать, когда на меня смотрят [81].
Теперь лунные ночи. Гуляете ли Вы? Давайте поедем на шарабане сегодня вечером. Никогда не забуду того тоскливого чувства одиночества, к<отор>ое охватило меня, когда поезд двинулся [82].
Слушайте, пожалуйста, назовите Вашу первую дочь Мариной, ладно?
Часто ли Вам пишет Е<ва>? [83]
Глажу Вас против шерстки и буду рада, когда она отрастет. Писал ли Сережа? Насчет него я нахожусь в одном сомнении. Я на Вас загадывала по одной книге, и вот что вышло:
«…И думы шептали: „Не ждите чудес,
Жрецы Вам солгали, и Он не воскрес!“
И долго с тревогой глядели в окно.
Там не было Бога, там было темно»
[84].
Вы, наверное, очень мучились над религиозными вопросами?
Наверное, Соня очень рада, что я уехала. Устроила ли она Вам то, о чем я ее просила, или нет?
<3ачеркнута одна строка>
Пока всего Вам хорошего. Спасибо за хорошее письмо. Написала много ерунды — не взыщите.
Исполнится ли Асино предсказание, — мне интересно. Пишите.
Вечером 28-го июля 1908 г.
Милый щененок Вы мой (не обижайтесь, что я Вас так зову, я очень люблю собак), как бы Вам объяснить получше, почему мне так трудно жить.
Видите ли, я сознаю свою полную непригодность для жизни [85]. Революция, как и всякий подъем, — только миг, а жизнь так длинна. Представьте себе, ведь не сразу же Вы из маленького мальчика с оскаленными постоянно для смеха зубами сделались большим и серьезным.
Это ведь всё сделалось день за днем, никаких скачков в Вашей жизни не было. Ведь вся жизнь ― бесконечный ряд «сегодня», «вчера» и «завтра».
Чем заполнить жизнь? Ну, укажите мне что-нибудь такое, чем можно было жить всю жизнь.
Мне страшно хочется умереть рано, пока еще нет стремления вниз, на покой, на отдых.
Ну представьте себе такую встречу. Вы — почтенный учитель гимназии, отец семейства и пр. Я сорокалетняя дама с солидным супругом. Очаровательно, не правда ли?
А самое худшее — это если мы оба не окончательно заснем и при встрече вспомним прошлое.
