Марина Цветаева. Письма 1905-1923 - [4]
Погода у нас беспросветная.
Все тарусские находят, что я загорела, как цыганка. Здесь — всё лес и лес, даже странно с непривычки и грустно без открытого горизонта тульских широких полей.
Кто-то теперь без меня ласкает Буяна? [64]
Да, Петя, пожалуйста, составьте мне список Ваших достопримечательностей (не лично Ваших, хотя, если хотите, и этот), а то я было начала перечислять и запнулась на Чермашне и Мокром [65].
Папа очень доволен, что я побывала у Вас, и, кажется, ничего не имеет против меня еще когда-нибудь отпустить к Вам.
Соня на меня не дуется, не знаете? Мы ведь с ней порядочно грызлись.
Завтра беру первый урок по алгебре, — перспектива не из приятных.
Химию начну сегодня же, по крайней мере надеюсь начать.
Как я только приехала, Ася тотчас же начала изводить меня, впрочем, очень дружелюбно. Она представляла, как я в очках, согнувшись в 3 погибели, прицепилась к лошади, и как последняя, тоже скрючившись, лениво двигается.
Слушайте, Понтик, Вы ничего не имеете против того, чтобы осенью познакомиться с одной нашей знакомой зубоврачихой [66] — разочарованной барыней слегка в декадентском вкусе.
У нее всегда бывает много народа, иногда интересного.
Нас с Асей она, не знаю за что, очень любит и всегда рада всем нашим знакомым и друзьям. Ее гостиную я зову «зверинцем», уж очень разнообразные звери там бывают.
Не ручаюсь, что это общество Вам понравится, но посмотреть стоит. Как полная противоположность ей — у меня есть одна знакомая эсдечка, смелая, чуткая, умная, настоящая искорка [67].
В ее присутствии всем делается светло и радостно на душе, уж очень она сердечный и искренний человек.
Посмотрите, Петя, познакомитесь — влюбитесь, да мимо нее нельзя пройти равнодушно.
В свою очередь погляжу на Ваших знакомых, так как, судя по Вашим рассказам, есть среди них интересные. Соня мне говорила, что Вы очень избалованы всеми.
Это правда?
Трогательно: отсылаю одновременно письма всем троим: Сереже, Вам и Соне. Не хватало бы еще письма Володе [68]. Кстати, когда будете ему писать, напишите, что ему надо еще много практиковаться, прежде чем определять верно по почерку характер человека.
Впрочем, задатки у него есть, и Бог знает, м<ожет> б<ыть> он прославится не как инженер, а как определитель людей по почерку.
Как он узнал, что я близорукая? Это интересно.
Сердечно завидую Вам: 24-го или 25-го будете слушать музыку [69], а я, м<ожет> б<ыть>, в это же время буду учить, как «кристаллы падают, так вообще»…
Папа окончательно велел нам бросить с Асей наши фуражки [70]. Он купил нам красные береты с перьями, как носили средневековые пажи. Представляю себе удивленные лица всех Ваших соседей, если бы они их увидели.
Пока всего хорошего.
Пишите.
Ваша МЦ.
Впервые — Новый мир. № 6. 1995. стр. 122–124 (публ. О.П. Юркевич). СС-7. стр. 716–717. Печ. по тексту первой публикации.
5-08. П.И. Юркевичу
<28 июля 1908 г.>, Таруса
Откровенность за откровенность, Понтик.
Хотите знать, какое впечатление у меня осталось от Вашего письма? [71]
Оно всецело выразилось в тех нескольких словах, к<отор>ые вы-рва-лись у меня невольно:
— «Какой чистый, какой смелый!» ―
― «Кто? — спросила сидевшая тут же Лея и многозначительно прибавила, — да мне вовсе не интересно знать. Кто бы то ни был — всё равно разочаруешься!» ―
― «Не беспокойся, этого не будет!» — сказала я.
― «Давай пари держать, что через месяц, много 1 ½ ты придешь ко мне и скажешь: „А знаешь, Ася, это не то, совсем не то“». ―
― «Пари держать не хочу, всё равно проиграешь ты. Знаешь, повесь меня, если это не будет так!» ―
― «Ладно!» — Ася подошла к стене и нарисовала виселицу с висящей мной.
― «Я тебе дюжину примеров приведу, — продолжала моя дорогая сестрица, — больше дюжины, считая только последние два года!» ―
Действительно, пришлось нехотя признаться в том, что каждое «очарование» влекло за собой неминуемое «разочарование». А сколько их было! — Но не о них я хотела говорить.
Ваш тип — тип смелого, чистого, самоотверженного борца сходит со сцены.
От Вас веет чем-то давно прошедшим, милым, светлым. В Вас есть свойство, почти исчезнувшее, — энтузиазм, любовь к мечте.
А это много, скажу больше — это почти всё! Энтузиазм, стремление вверх, к звездам, прочь от пошлой скуки, жажда простора и подвига — вот что движет жизнь вперед, делает ее сверкающей, сказочной. А жизнь должна быть сказкой… по смыслу (по форме это редко удается). Только недетской веселой сказочкой с опасностью в виде бабы-яги посредине и благополучным концом (в виде национального гимна и Тасенек [72]), а такой сказкой, чтобы дух захватывало, когда ее станешь читать или, вернее, когда «наши внуки» станут ее слушать.
Я люблю граненые стекла [73] и в детстве была способна по целым часам их рассматривать, не скучая. Пусть наша жизнь будет как граненые стекла, — на меньшем мириться нельзя. Моему понятию о жизни всецело соответствует следующее стихотворение Максима Горького, писанное им, когда он еще не был правоверным марксистом.
