Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [37]

Вавочка и Михаил Владимирович привезли мне охапки веток сосны, елок с большими шишками, можжевельник и тую, две лубочных картинки и пять старинных икон — древних и очень интересных. В монастыре крестьяне обменивают двухсотлетние иконы на румяных святых Екатерин, Богоматерей и Угодников. Из этих — замечательные две иконки: Иоанн Креститель (изящество, тонкость, краски; Иоанн, вещий, таинственный). И другая — на одной дощечке четыре миниатюры — изображения Богоматери — «Утоли мои печали», «Утешение сердец», «Взыскание погибших»[180]. Одна из них в восточном тюрбане, тщательно и тонко выписаны переплетенные пальцы рук. Эта икона очень старая и написана с большим мастерством.

Кому в жизни понадобилось с такой любовью выписывать эти четыре аспекта Богоматери Утешительницы? И что предшествовало этому желанию художника или заказчика? Чудесная первая (или последняя) страница исторического романа.

Солнечный денек сегодня. Мама и Вавочка ходили по Москве. Мама и сама побывала — где успела — за эти дни, и Вавочка захотела показать ей свои любимые места Москвы. Принесли кустарные игрушки, подарки для Воронежа, всякие «гостинцы». Ради маминого именинного дня устроили праздничный обед. Я рада была за маму, о маме, самой маме, но сама ничего не поела, — и не хотела ничего. Устала очень.

4 февраля

А сегодня в Америке именинник мой брат Николай. Вспомнил ли он об этом? Мы-то его очень вспомнили.

Завтра у меня консилиум. И завтра же решат вопрос о военной службе Михаила Владимировича.

Мамочка вымыла мне голову. Волос оказалось что-то уж невероятно много — так они распушистились. «Золотой плащ, развеянный ветром. У Лиса волосы замечательно красивы». «Я закрою глаза, не буду смотреть, причесывайтесь спокойно. Можно с вами поздороваться? Я очень рад, что вижу вас такой блестящей и здоровой. Когда прихожу — боюсь увидеть вас суровой и безмолвной» (Михаил Владимирович).

Мамочка уехала вчера вечером. У меня опять начались острые боли в кишечнике, и висок мой убивает и затемняет свет Божий. Боль так остра, что я о ней не говорю, а то получается лишняя суета и тревога. А суеты не надо ни в коем случае. Даже тем более.

4 февраля. Москва — Воронеж

В.Т. Мирович — В.Ф. Малахиевой

С отъездом Анны Петровны Собачья Тропка опустела и стихла. Лис лежит с закрытыми глазами. Поднялись боли в кишечнике, поднялась температура. Консилиум назначен на завтра в 9 часов. О результате напишем. Еду брать ванную к Смирновым, не хочу допускать печеночных недоразумений. Кстати о печенке: сделали по рецепту Анны Петровны кашу с этим органом, всем понравилось, но как будто уж слишком сытно. Целую. Жду откликов.

5 февраля

Днем потихоньку выбралась из дома (на улице очень кружилась голова) и снялась в фотографии с зеркалами, которая называется странно: «Я в пяти позах» — от нас она очень близко, в двух шагах от Страстного монастыря на Тверской. Домой шла тихо, еле вошла на невысокую нашу лестницу, несколько ступенек. Забавный человечек-фотограф так неумеренно хвалил косы, что я боялась, что он их потрогает на ощупь — вот чудак. «Снимайте быстрее, у меня кружится голова, и мне надо вернуться домой, пока нет домашних дома». Человечек присмирел, начал было усаживать меня по-своему, а я ему: снимайте так — лицо будет видно? — Да, да, да четыре аспекта на одной карточке». (Лицо — в отражении двух зеркал под прямым углом, а аппарат снимает в спину — в затылок.)

Я села и не пошевелилась. «Теперь еще раз сниму, это для себя, для витрины, если вы разрешите — смотрите на эту розу, опустите на нее глаза, ах, какие же косы — их будет десять кос. Вот и будет не портрет, а частокол из кос. Он еще что-то говорил, но я уже не слушала. Мне было только добраться домой. Домой вернулась вовремя и никому не сказала о неразрешенном своем выходе из дома. Лежала потом очень-очень смирно. Квитанцию положила в конверт и надписала — «Взять фотографии — (дату и адрес) — и положила в свою папку для писем, где чистая бумага и конверты с марками.

Доктор Ребрик на консилиуме сказал тихо Филиппу Александровичу (но я слышала), что я очень нервная особа, но отнюдь не истеричка, что у меня никаких грубых психических черт и что я очень кроткая привлекательная девушка, немнительная, и жизнерадостная, и терпеливая. Ребрик завтра примет меня в свою клинку. Ребрик — такой ученый, важный человек, а сам застенчивый, и платок поднял мне, смутившись и не очень ловко. Я его ничуть не боялась.

Филипп Александрович думает, что у меня аппендицит, осложненный чем-то на нервной почве, и еще что-то латинское на нервной почве с кишечником. Я не поняла иероглифа латинского слова, но прекрасно поняла, что это и составляет предмет тревоги близких обо мне. В латинских звуках запомнила словечко (пищу его русскими буквами) — «ТБЦ» — (tbc?) — туберкулез кишечника? Странно, я думала, что туберкулез бывает в легких или в горле.

Суетиться не надо — не надо лишних тревог моим дорогим. И как много у меня дорогих мне людей, любимых, милых, самых любимых!

7 февраля

В.Т. Мирович — О. Бессарабовой в клинику

Мой маленький Лис, пришли мне записочку, чтобы знать, как отразилось в тебе то новое и по символам такое трудное и важное, что таят в себе вещи и флюиды больницы. Знаю, что ты молодец, не ищешь в жизни легкого, не прочь от самого трудного. Все-таки мне было так сильно грустно, так сжалось сердце, когда твоя фигурка, такая маленькая в большом коридоре, затерялась в конце его. Меня заставили просидеть в приемной больше часа. Едва не растерзал свирепый от тяжких впечатлений вепрь — фельдшер. Но я спаслась от него, проскользнув в дверь, когда он рычал в отдаленном углу (он не хотел меня выпускать). Потом я стояла на ветру в ожидании трамвая до половины девятого и все боялась, что он (вепрь) выскочит и потащит меня в приемную. В результате у меня температура. Боюсь, что она помешает приехать к тебе завтра. Если бы Ребрик разрешил свидание до 6 часов (Филипп Алекс<андрович> говорит, что это вполне возможно, то завтра к тебе приехал бы Михаил Владимирович, а я в это время пила бы аспирин). Напиши в записочке, что тебе можно, чего хочется. Привезу. Пока додумалась до одних альбертиков» (печенье), но они далеко не гостинцы, а с той же линии aspirini-tanalini.