Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [226]
Фил<ипп> Алекс<андрович> и Вольф играют в четыре руки Вагнера.
За синей портьерой Арсений — племянник Елизаветы Михайловны, сын ее сестры Екатерины Михайловны — рассказывал мне о Блоке, о Борисе Садовском[710], о старых старинных книгах (он собирает редкие антикварные книги и поэтов, главным образом, символистов), о музеях и собраниях фарфора, мебели, гравюр. Он очень болен («неопатик» — кажется, неточно я назвала эту нервную болезнь). Лечится у Хоромко. Мать еще надеется, что атрофия нервных мыщц может пройти, и он будет ходить.
Алекс<андр> Викт<орович> написал прелестную сказку о гнездовье диких гусей.
К нашей общей радости, пришел Сергей Павлович М<ансуров>.
Как-то вечером была у Вали Виткович (Затеплинской). У нее была гостья, скромная на вид девушка, геолог. Она была на Урале, на Новой земле. В тот же вечер через нее познакомилась с проф<ессором> Зильберминц[711] (хотела этот месяц — до работы в Детском саду приходить на несколько часов в день к двухлетней девочке профессора).
Он и его жена очень милые люди. У нас оказались общие знакомые (Вавочка, семья Ш<ик>). Через них и Марусю я вполглаза и вполуха заглянула в особый мир, который знает геология. Дух захватило, как интересно. Ох, как много всего на свете, о чем у меня нет, а если и есть, то весьма смутное понятие…
А позднее вечером я узнала, что работа моя в Дет<ском> саду уже пришла ко мне. Мою долю корректуры Женя передает своему двоюродному брату — Сереже Пр<едтеченскому>. Он живет в Москве, на 20 рублей в месяц. Недавно явился к Жене нарядный — сшил пальто из синей плюшевой скатерти, хорошо, что этот плюш похож на бобрик. В нем Сережа похож на плюшевого синего Мишку.
Где мой брат Владимир — в Воронеже ли или уже в Орле? Давно ничего не знаю и о брате Борисе.
Москва переполнена именем Фрунзе, его смертью, похоронами. О нем хорошо говорят все, кто знал и слышал о нем. И странные, почти невероятные комментарии о его болезни и смерти.
Дом Дет<ского> сада ВЦИКа № 6 на Поварской очень хорош. Слишком даже хорошо. Немного в стране таких оазисов для детей. В памяти так и встали мои беспризорники, убогое оборудование Дома младенца в Сергиеве и всякие другие дети в домах и без домов.
С четырех часов дом пустеет до подвала.
В канцелярии (бывшая масонская трапезная с надписями и рисунками на стенах и на потолке), в музыкальном огромном двухсветном зале с цветными окнами, с резными черного дуба стенами, потолком, великолепной лестницей и ложами или в одной из больших уютных светлых комнат с игрушками, коврами, лилипутской детской мебелью. (В каждой детской комнате, в одном из углов, занимают ¼ комнаты очень красивые персидские ковры.) Где захочу, там и буду устраивать себе ночлег на складной кровати. Буду кочевать. Первые ночлеги устрою в зале с камином выше человеческого роста. Очень уж удивительно. Две сотрудницы так и живут — я присоединяюсь к ним.
8 этом замке с башнями и подземельем (есть и подземелье, где хранились масонские одежды и всякие символические вещи) мне было бы неплохо отыскать хотя бы маленький угол, где было бы можно сложить хотя бы и на рабочий день свою шатер-складную кровать.
Все мое имущество помещается в небольшой корзинке. Да я и не хочу большего, но неприкосновенной для других полке для книг была бы рада. Деньги мне всегда нужны, и побольше. Они ко мне не прирастают.
Валечка через две недели носит передачи Виктору и видит его на «свидании» через двухрешетчатый коридор.
В воскресенье была у Всевы. Узнал меня. Сгорает. Очень похудел, очень бледен. Жалуется, что у него украли сердце. Со мной разговаривал, но быстро утомлялся. Попросил бумагу, карандаш, хотел писать какое-то заявление, начал очень волноваться и забыл, что хотел он написать. «Это обязательно надо вспомнить».
На мое упоминание о братьях спросил рассеянно, не слушая ответа:
— А разве они живы?
В первый момент, не взглянув на меня, сурово…
— В чем дело?
— Я принесла тебе шоколад и яблок. Здравствуй, милый мой Всевочка.
— А, Олечка. Здравствуй, Олечка, садись. Попрощался нежно, как совсем здоровый.
Трудовой рабочий день в Дет<ском> саду. Письмо Наташи из Воронежа. В огромной, теплой и светлой кухне разрисовала цветным сахаром дедов морозов и звезды печений. Готовимся к зимнему празднику.
Иллюстрации
Указатель имен [712]
А
Августин Блаженный Аврелий(354–430), христианский богослов 185, 409, 724
Агаша, няня в санатории «Долгие пруды» 602, 612
Адриан — см. Ефимов А.И.
Аксаков Сергей Тимофеевич (1791–1859), писатель 233
Аксенов Иван Александрович (1884–1935), поэт, переводчик, критик, искусствовед 556, 741
Александра Алексеевна — см. Дзбановская А.А.
Александра Владимировна — см. Кривцова А.В.
Алексеев Михаил Васильевич (1857–1918), генерал Добровольческой армии 156, 696, 711
Алексей Михайлович, Тишайший (1629–1676), русский царь 325, 450, 715
Алексий (Соловьев Федор Алексеевич; 1846–1928), старец Смоленской Зосимовой пустыни 681, 725
Алексинский Иван Петрович (1871–1945), ученый, хирург 107, 685
Аллочка — см. Тарасова А. К.
Альтман Натан Исаевич (1889–1970), скульптор, живописец, художник-авангардист 660
Многим очевидцам Ленинград, переживший блокадную смертную пору, казался другим, новым городом, перенесшим критические изменения, и эти изменения нуждались в изображении и в осмыслении современников. В то время как самому блокадному периоду сейчас уделяется значительное внимание исследователей, не так много говорится о городе в момент, когда стало понятно, что блокада пережита и Ленинграду предстоит период после блокады, период восстановления и осознания произошедшего, период продолжительного прощания с теми, кто не пережил катастрофу.
Наталья Громова – прозаик, исследователь литературного быта 1920–30-х годов, автор книг «Ключ. Последняя Москва», «Скатерть Лидии Либединской», «Странники войны: воспоминания детей писателей». Новая книга Натальи Громовой «Ольга Берггольц: Смерти не было и нет» основана на дневниках и документальных материалах из личного архива О. Ф. Берггольц. Это не только история «блокадной мадонны», но и рассказ о мучительном пути освобождения советского поэта от иллюзий. Книга содержит нецензурную брань.
Наталья Громова – писатель, драматург, автор книг о литературном быте двадцатых-тридцатых, военных и послевоенных лет: «Узел. Поэты. Дружбы и разрывы», «Распад. Судьба советского критика», «Эвакуация идет…» Все книги Громовой основаны на обширных архивных материалах и рассказах реальных людей – свидетелей времени.«Странники войны» – свод воспоминаний подростков сороковых – детей писателей, – с первых дней войны оказавшихся в эвакуации в интернате Литфонда в Чистополе. Они будут голодать, мерзнуть и мечтать о возвращении в Москву (думали – вернутся до зимы, а остались на три года!), переживать гибель старших братьев и родителей, убегать на фронт… Но это было и время первой влюбленности, начало дружбы, которая, подобно пушкинской, лицейской, сохранилась на всю жизнь.Книга уникальна тем, что авторы вспоминают то, детское, восприятие жизни на краю общей беды.
Второе издание книги Натальи Громовой посвящено малоисследованным страницам эвакуации во время Великой Отечественной войны – судьбам писателей и драмам их семей. Эвакуация открыла для многих литераторов дух глубинки, провинции, а в Ташкенте и Алма-Ате – особый мир Востока. Жизнь в Ноевом ковчеге, как называла эвакуацию Ахматова, навсегда оставила след на страницах их книг и записных книжек. В этой книге возникает множество писательских лиц – от знаменитых Цветаевой, Пастернака, Чуковского, Федина и Леонова и многих других до совсем забытых Якова Кейхауза или Ярополка Семенова.
Роман философа Льва Шестова и поэтессы Варвары Малахиевой-Мирович протекал в мире литературы – беседы о Шекспире, Канте, Ницше и Достоевском – и так и остался в письмах друг к другу. История любви к Варваре Григорьевне, трудные отношения с ее сестрой Анастасией становятся своеобразным прологом к «философии трагедии» Шестова и проливают свет на то, что подвигло его к экзистенциализму, – именно об этом белом пятне в биографии философа и рассказывает историк и прозаик Наталья Громова в новой книге «Потусторонний друг». В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Лидия Либединская (1921–2006) — прозаик, литературовед; урожденная Толстая, дочь поэтессы Татьяны Вечорки, автор книги воспоминаний «Зеленая лампа».Всю жизнь Лидия Либединская притягивала незаурядных людей, за столом ее гостеприимного дома собирался цвет нашей культуры: Корней Чуковский, Виктор Драгунский, Давид Самойлов, Семен Липкин, Булат Окуджава, Каверины, Заболоцкие… Самодельная белая скатерть, за которой проходили застольные беседы, стала ее Чукоккалой. Литераторы, художники, артисты и музейщики оставляли на ней автографы, стихи, посвящения, рисунки.Эта книга и получилась такой же пестрой и разнообразной, как праздничный стол.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эту книгу можно назвать книгой века и в прямом смысле слова: она охватывает почти весь двадцатый век. Эта книга, написанная на документальной основе, впервые открывает для русскоязычных читателей неизвестные им страницы ушедшего двадцатого столетия, развенчивает мифы и легенды, казавшиеся незыблемыми и неоспоримыми еще со школьной скамьи. Эта книга свела под одной обложкой Запад и Восток, евреев и антисемитов, палачей и жертв, идеалистов, провокаторов и авантюристов. Эту книгу не читаешь, а проглатываешь, не замечая времени и все глубже погружаясь в невероятную жизнь ее героев. И наконец, эта книга показывает, насколько справедлив афоризм «Ищите женщину!».
Записки рыбинского доктора К. А. Ливанова, в чем-то напоминающие по стилю и содержанию «Окаянные дни» Бунина и «Несвоевременные мысли» Горького, являются уникальным документом эпохи – точным и нелицеприятным описанием течения повседневной жизни провинциального города в центре России в послереволюционные годы. Книга, выходящая в год столетия потрясений 1917 года, звучит как своеобразное предостережение: претворение в жизнь революционных лозунгов оборачивается катастрофическим разрушением судеб огромного количества людей, стремительной деградацией культурных, социальных и семейных ценностей, вырождением традиционных форм жизни, тотальным насилием и всеобщей разрухой.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.
Автор книги «Последний Петербург. Воспоминания камергера» в предреволюционные годы принял непосредственное участие в проведении реформаторской политики С. Ю. Витте, а затем П. А. Столыпина. Иван Тхоржевский сопровождал Столыпина в его поездке по Сибири. После революции вынужден был эмигрировать. Многие годы печатался в русских газетах Парижа как публицист и как поэт-переводчик. Воспоминания Ивана Тхоржевского остались незавершенными. Они впервые собраны в отдельную книгу. В них чувствуется жгучий интерес к разрешению самых насущных российских проблем. В приложении даются, в частности, избранные переводы четверостиший Омара Хайяма, впервые с исправлениями, внесенными Иваном Тхоржевский в печатный текст парижского издания книги четверостиший. Для самого широкого круга читателей.