Марианская впадина - [16]

Трейлер стоял на окраине поля, перед табличкой с названием небольшого городка. Гельмут сидел за рулем, смотрел на меня и терпеливо ждал: он, кажется, даже не моргал, отчего мне стало немного не по себе. Он напоминал мне в этот момент рептилию.

– Ну как, прошло? – спросил он.

– Нет.

– Понимаю.

Он сидел, уставившись в лобовое стекло, держа руки на руле, как будто едет по какой-то невидимой дороге и ему надо быть предельно внимательным.

– Самое страшное в скорби то, что мир вокруг тебя продолжает крутиться, – начал он снова. – Ты сам чувствуешь себя ужасно, но все остальные: они ходят на работу, в кино, смотрят комедии, смеются, нормально спят и… Они живут своей жизнью. Вдруг ты оказываешься совершенно один, потому что ощущаешь себя совсем по-другому, не так, как остальные люди вокруг – внутри себя самого, ну, вы понимаете. Ты в ярости, потому что думаешь: эй, послушайте, вы что, не знаете, что произошло? Мир рушится! А в реальности: не-а! В потоке событий ты нисколько не важнее, чем другие. И мир не рушится. Повседневная жизнь идет сама по себе и как-то волочит тебя с собой. То, что тебе, может быть, кажется невыносимой мукой, ужасной пыткой, становится единственным шансом как-то справляться с собой. Потому что рано или поздно ты снова сможешь вскочить на эту карусель, и ты это сделаешь, когда будешь готов. Именно потому, что ничто не остановилось. Мир не ждет, никогда – поверьте мне – но он и не убегает прочь. И, знаете, это хорошо. Я пережил все это в юные годы. Вы переживаете это сейчас.

Я сидела, поджав колени, уткнувшись в них подбородком, положила голову на колени, съежилась, сжалась, как сдутый мяч, пытаясь сократить площадь поверхности для нападения из внешнего мира и не дать распасться внутреннему.

– Я не знаю, как быть дальше, – тихо проговорила я.

Гельмут сидел и барабанил своими узловатыми пальцами по рулевому колесу, и вдруг у него начался довольно сильный приступ кашля. Я наклонилась в его сторону и беспомощно стала хлопать его по спине, на что он только отмахнулся.

– От этого только хуже, – прохрипел он сдавленно.

Когда приступ утих, он, тяжело дыша, облокотился о руль и опустил голову.

– Вы больны? – спросила я.

– Все нормально, – ответил он. – Едем дальше.

8750

– Порцию жареных кальмаров и стакан воды с лимоном, – пробурчал Гельмут, делая заказ.

Мы остановились в маленькой деревушке и зашли в закусочную, хотя мы еще не так долго были в пути и в дороге уже перекусывали. Но иметь восьмидесятилетнего попутчика – не то же самое, что путешествовать с ровесниками. Кроме нас в кафе никого не было.

– Осьминог – одно из самых умных животных, какие только бывают, – вставила я как бы между прочим.

– Да. И вкусное, особенно в кляре и так – с лимончиком сверху, – добавил Гельмут сухо.

– Нет, правда! Нельзя их есть. Животных в принципе есть нельзя.

– Да, но каракатица – не корова все-таки.

– Они могут видеть кожей.

– Что?

– Ну, каракатицы. И каждое щупальце автономно управляется чем-то типа мозга.

– Ну, это просто…

– Некоторые светятся в темноте. А еще они способны к эмпатии: они, например, могут одних людей любить, а других нет.

– Что это у нас тут началось?

– Самки обмахивают яйца, чтобы была свежая вода и кислород, защищают их…

– Хватит…

– … от всех врагов. Они постепенно умирают от голода, а их дети в яйцекладке растут и крепнут, а когда вылупляются, мама, как правило, умирает. Такое значение для нее имеют ее дети. Не так, как у улиток или других моллюсков: те просто откладывают много яиц, а потом надеются на лучшее. Разве это не самоотверженность? Матери жертвуют собой, а потом приходим мы и поливаем их детей лимонным соусом. Просто жутко.

Официант все еще стоял у нашего столика, безучастно слушал, о чем мы говорим, ожидая, что закажу я. Гельмут сердито сверкнул на меня глазами.

– Зачеркните осьминога, я возьму картофельные оладьи с яблочным пюре, – сказал он, а потом повернулся ко мне и добавил, – или яблоки тоже могут видеть своей кожуркой?

– Не-ет. Мне тоже картофельные оладьи и бутылочку «шпеци». Спасибо!

Официант ушел, а мы сидели и в молчанку играли. Я думала об осьминогах, об их щупальцах, которые могли независимо друг от друга производить свои действия. Интересно, что ощущаешь, когда тебя обнимает осьминог. Наверное, чувствуешь себя предельно защищенным или в большой-большой опасности. Третьего, думаю, не дано. А Гельмут, полагаю, думал о том, как сильно он хочет от меня избавиться. Глаза, по крайней мере, зло посверкивали.

– Откуда вы столько знаете об осьминогах? – нарушил он молчание.

– Я – биолог.

– Да-да, я знаю. Вы говорили. Но там ведь тоже много разных областей. Вы можете, например, особенно хорошо в растениях разбираться или в бактериях.

– Я изучаю зоологию, то есть изучала. Там я целиком могла отдаться моему пристрастию к морским животным. В общем, это, в основном, от моего брата, он бредил рыбами и всем, что связано с морем.

– Вы закончили университет?

– Да. То есть почти. В принципе, закончила. Меня в аспирантуру только что зачислили, но я это пока отложила.

– Потому что брат умер?

То, что Гельмут особо не церемонился, я уже и раньше заметила.