Вдруг одна Старая Цыганка замечает меня и приглашает, а другие радуются, как дети, что кто-то нормальный к ним пришел. Видимо, здесь их обходят по кривой. А я все расчитываю, как бы оказаться поближе к моему Дезидеру. Ох, и угостила бы я тебя любистоком[133], прекрасный мой, любчика бы тебе дала, а эти очи черные покорили меня, что так пялишься, околдовать хочешь? Покажи руку, я погадаю тебе, о, большие чувства придут к тебе этой ночью, так что поторопись, а то ночь уже кончается… О, ашрабахрамаш! о, котлета! «Питу, питу чауческу…» — бормочу я цыгану, вытягиваю руку и обнимаю его. Ощущаю запах потного, молодого и немытого тела, ой, тела, пробивающийся через дезодоранты «Чауческу» производства двух бедных румын, говорящих по-польски. А с другого боку от меня молодая цыганка с ребенком, вытаращилась угрюмо из-под фиолетовых ресниц.
Запускаю руку в штаны Дезидера сзади и закрываю глаза. Цыганка хватает кусок серой курицы или цыпленка, хватает котлету.
Я целую цыгана, моего цыганенка, моего грязного зверька, в шею, худую, грязную. Цыганка замахивается на меня сырым серым мясом.
Я целую цыгана в губы, пахнущие табаком, переплетаемся с ним языками. Курица мокрой тряпкой шлепается мне на лицо.
Я шепчу цыгану на ушко: «Пошли на озеро». А эта как мокрой тряпкой охаживает меня по шее:
— Ах ты, качу пу цып тебе, лип тебе котлета, ашрабахрамаш котлета, чауческу и батонеску, будет мне здесь еще устраивать борделеску, польская суческу! Мы-то думали, она к нам из европейской какой-нибудь организации, «Клён-Явор» типа, которые цыганам помогают, а она, себе на уме, из «Газеты Выборчей» — репортаж о нас делает!
И теперь я стала яблоком раздора для всей семьи: толстые мужики с томбаковыми печатками и томбаковыми зубами на стороне цыгана и автоматически на моей, на стороне нашего счастья, а цыганки с начесами и с ключами от автомобилей — на стороне патриархально-матриархальных семейных ценностей, то есть никакое не батонеску, а Дезидер бессовестно изменяет жене при детях. И тут мой Дезидер достает пружинный нож, сталь которого отражается в его глазах.
Мой прекрасный Дезидер выиграл, и мы удаляемся от обильного стола в направлении озера, одного из бесконечного множества озер на земле сувальской. Он обнимает меня, и я уже знаю, что циклон из Скандинавии ушел в синюю даль. Орут в честь нашего счастья сверчки, квакают лягушки, вылеченная чайка парит над нашими головами, на паркинге мир, единение и братание… А вокруг озера танцуют голые нимфы, мы снимаем их на мобильник, но мобильник выскальзывает из моей руки в воду вместе с табличкой «Margot», которая плюхается в прибрежный песок, а мы целуемся. Камера наезжает, видны два лица — мужчины и женщины, на фоне озера, потому что нет рас, любовь соединяет все, лица увеличиваются, музыка лягушек и сверчков звучит патетически, дальнобойщики где-то далеко хлопают в ладоши. Какой-то цыганский ребенок в рубашонке с надписью «Hugo Boss» прибежал за нами, я глажу его, а Дезидер гонит, чтобы уходил, целует меня, и тогда появляется надпись:
THE END
Anno Domini 2008/2009
