Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - [55]
Тем не менее эта уверенность, основанная на столь разных впечатлениях, не выдерживает проверки фактами. Прежде всего, мы увидим, что памфлет приписывает Маргарите тысячи любовников и что из жалких трех десятков, которых он называет по именам, многие очень маловероятны, а то и откровенно вымышлены — без этого памфлетов не бывает. С другой стороны, причины, заставившие Тюренна принять руководство Верхним Лангедоком, уже выяснены, а именно Филиппом Лозеном: отважный и честолюбивый молодой человек двадцати трех лет был тогда влюблен в Екатерину де Бурбон, сестру короля Наваррского, которая очевидно была ему не ровня[259]. Наконец, мемуарист был озлоблен на Маргариту за то, что королева, гораздо позже, раскрыла его участие в обширном заговоре против короля Наваррского, ставшего Генрихом IV. Гипотезу об этой мнимой связи окончательно хоронят и другие реалии, имеющие отношение к событию, которое стало известным потомству как «война влюбленных», то есть к возобновлению враждебных действий между гугенотами и Короной.
Тем временем в столице обсуждали случившееся летом примирение между суверенами Наварры. Летуаль в сентябре даже упоминает, что в Париже прошел слух о беременности королевы:
Это была ложная весть. Кстати, конец года был нерадостным. Большинство дворян короля Наваррского отправилось вместе с ним в Мазерес, где состоялось важное собрание реформатских вождей В провинциях то и дело нарушали мирный договор, и никто всерьез не думал возвращать крепости, переданные в феврале на Неракской конференции… На повестке дня стояло и возобновление войны с Бироном, если не с Францией (возможно, такое решение было даже принято[261]) — вопреки мнению Беарнца, который еще рассчитывал уговорить друзей, но не смел противиться им открыто. Кроме того, Маргарите пришлось отослать Пибрака, окружавшего ее заботой, — Екатерина, вернувшаяся из тура по Франции, затребовала его в Париж[262]. Энтузиазм королевы Наваррской к тому времени несколько угас, и она писала герцогине д'Юзес, что в Нераке «общество уже не является столь хорошим, чем то, какое Вы видели обычно [в моих посланиях]. Однако я привыкла ко всему»[263].
В январе 1580 г. в этом регионе начались новые волнения. Король попросил Рамбуйе переговорить с его «доброй сестрой королевой Наваррской», чтобы она использовала свой авторитет ради сохранения мира; прибегнув к методу кнута и пряника, он добавил, что доверяет ей в этом деле «ввиду ее природной склонности и заинтересованности в оном»[264]. Король был прав: Маргарита была заинтересована в согласии и, кстати, делала ради него все, что могла, судя по ее письмам. Король Наваррский тоже хотел мира — она была в этом убеждена, и возобновление волнений, какую бы тревогу ни вызывало, далеко не поссорило суверенов. В Париже даже ходили слухи, что, когда ее посвятили в заговор против мужа, она предупредила его о ловушке, куда его пытались завлечь[265]. Однако инциденты всё множились, и в конце февраля Корона отправила для переговоров с суверенами Наварры своего посла Филиппа Строцци. Но исполнить его требования оказалось невозможным ни для Беарнца, ни тем более для его окружения, явно настроенного на возобновление враждебных действий. В марте столкновения уже происходили почти повсюду, и разногласия между королем Наваррским, Бироном и Короной обострились, усиливая взаимное недоверие. Несомненно, этим временем и датируется жалоба Маргариты герцогине д'Юзес: «Моя Сивилла, я писала бы Вам чаще; но Гасконь находится настолько в плачевном виде, что новости могут поступать только похожие на нее»[266]. Тем не менее, уверенная в супруге и прежде всего в своем умении убеждать, она в письмах заверяла короля, что гугеноты не хотят войны и не начнут ее.
Здесь следует развеять еще одну легенду, хотя в нее верят не столь единодушно, как в роман с Тюренном, — легенду о виновности королевы и ее фрейлин в развязывании враждебных действий. Прежде всего подчеркнем, что ни один текст того времени не возлагает ответственность за начало войны весной 1580 г. на дам неракского двора. Однако двое приближенных короля Наваррского попытаются это сделать в позднейших текстах. Первое свидетельство принадлежит д'Обинье-историку, который безапелляционен: «Эта притворщица воспользовалась любовью мужа к Фоссез […], чтобы внушать монарху решения, каких желала она». Она узнала или придумала, — объясняет он, — новости французского двора, «то ли презрительные слова, сказанные ее братом у себя в кабинете, то ли насмешки над ней, которым предавались Месье и герцог де Гиз перед госпожой де Сов». Она также обольстила «любовниц тех, кто имел голос в совете», и они немедленно начали воспевать «великие надежды и славу, какую якобы принесет им война», тогда как «она сама ради этого привлекла виконта де Тюренна»[267]. За исключением последней детали, которая, как мы скоро увидим, точна, все содержащиеся в этом отрывке «сведения» (которым автор ловко предпослал напоминание о данной «клятве верности») — не более чем смесь вымыслов и противоречий: д'Обинье обвиняет королеву в воинственности всего через несколько строк после упрека в том, что по ее вине «заржавело оружие»; он утверждает, что герцог Алансонский, прямо-таки преклонявшийся перед сестрой и почти не общавшийся с герцогом де Гизом, насмехался над ней вместе с ним; и главное, он упоминает о «ненависти королевы Наваррской к королю своему брату», которая в то время еще не была явной. Почти ту же версию разовьет Сюлли, но в более сдержанных выражениях: «уверения» Маргариты, по его словам, столько же способствовали возобновлению военных действий, сколько и «красивые надежды, какие лелеяли многие отдельные лица, полагавшие, что война будет выгодней мира». Он уже честнее, но в объяснение позиции Маргариты сошлется на ее ненависть к Генриху III, «поскольку они несколько раз осудили друг друга за образ жизни»
