Марфа окаянная - [95]

Между тем Ваня оседлал первого же коня, надел валявшуюся на куче сена овчину, всю пропахшую конюшней, и выехал со двора.

   — Волчик! — закричал он уже за воротами.

Ничего не было видно и слышно, и Ваня поехал, выбрав направление наугад. Спустя минуту из ворот выбежал Фёдор, хотел окликнуть племянника, объяснить ему что-то, но, постояв в нерешительности, передумал и повернул назад. «Пускай поостынет, — подумал он, — до завтра успокоится, тогда и потолкуем...»

Однако Ваня не вернулся и к утру.

Глава тринадцатая

«Все области новгородские, кроме столицы, являли от пределов восточных до моря зрелище опустошения, произведённого не только ратью великокняжескою, но и шайками вольницы: граждане и жители сельские в течение двух месяцев ходили туда вооружённым толпами из московских владений грабить и наживаться. Погибло множество людей».

Карамзин

«Они строго применяют меры правосудия против разбойников. Поймав их, они прежде всего разбивают им пятки, потом оставляют их на два или три дня в покое, пока пятки пухнут, а затем снова велят дёргать туда и сюда разбитые и распухнувшие. Этот же род мучений применяют они и к преступникам, чтобы заставить их сознаться в грабеже и указать товарищей злодеяний. Но если призванный к допросу окажется достойным казни, то его вешают. Наказанием другого рода виновных карают редко, если только они не свершили чего-нибудь слишком ужасного.

Кража редко карается смертью, даже и за убийства казнят редко, если только они не совершены с целью разбоя. Если же кто поймает вора при краже и убьёт его, то может сделать это безнаказанно, но только под тем условием, чтобы доставить убитого на двор государя и изложить дело, как оно было.

Немногие из начальников имеют власть приговаривать к казни. Из подданных никто не смеет пытать кого-нибудь. Большинство злодеев отвозится в Москву или другие главные города. Карают же виновных по большей части в зимнее время, ибо в летнее им мешают военные занятия».

Сигизмунд Герберштейн.

Записки о московитских делах

имофей не доехал до Москвы.

Выехав ночью из великокняжеского стана, почти тайком, горюя по убитому Потаньке, он под утро заснул в седле. Татарский конь брёл куда ему вздумается, сошёл с дороги, пересёк широкое непаханое поле и встал у края леса, пощипывая траву. Куст крушинника в подлеске зашевелился, ветви раздвинулись, и оттуда выглянуло скуластое лицо мужика в полинявшей заячьей шапке. Конь прянул ушами, посмотрел на чужого человека, не почуял опасности для себя и вновь склонился мордой к земле. Голова исчезла без лишнего шума.

Не прошло и получаса, когда мужик появился вновь, вышел из-за куста и, подойдя к коню, взял его под уздцы и осторожно повёл за собой, неслышно ступая лаптями по влажной траве. Тимофей всхрапнул в тяжёлом сне. Мужик выхватил нож из-за пояса и едва не отпрыгнул в сторону, но, убедившись, что всадник не пробудился, вновь повёл коня к лесу. За деревьями его поджидало с десяток товарищей, они также были все с ножами. Одни, по-видимому предводитель, выделялся среди остальных ростом, окладистой бородой и более добротной одёжей. Он быстро подошёл к всаднику и острым лезвием ножа перерезал ремень, на котором держался притороченный к седлу меч в кожаных ножнах.

Тимофей вздрогнул и открыл глаза. Поняв, что окружившие его лихие люди — не продолжение тяжкого сна, он потянулся за мечом и нащупал вместо него обрывок ремня.

Мужики загоготали недобро.

   — Сам слезешь али нам тебя снять? — сказал предводитель, поигрывая захваченным мечом.

Коня держали под уздцы уже двое. Вырваться, ускакать было невозможно, и Тимофей неохотно спрыгнул на землю.

   — Ну, поведай нам, мил человек, кто ты таков, куда путь держишь? — обратился к нему предводитель. Голос его был мягким, не злым, как будто даже ласковым, лишь умные глаза оставались угрожающе серьёзными.

   — К чему это? — нахмурился Тимофей, косясь по сторонам и готовясь подороже продать свою жизнь. Нож на поясе был скрыт полой кафтана, его ещё не обыскивали. Он подумал было побежать, оттолкнув ближайшего к нему мужика, но за каждым движением Тимофея следили настороженно.

   — Уж позволь нам полюбопытствовать скуки ради, — продолжал предводитель. — Люди мы тёмные, в лесу живём, интересно человечка богатого послушать.

Тимофей догадался, что стал жертвой шайки разбойников, и стоял молча, раздумывая, как ему вести себя с ними и как поразумнее ответствовать рослому предводителю.

   — Да это же Трифоныч! — раздался вдруг знакомый голос. Тимофей с удивлением повернул голову и не сразу узнал в неопрятном, лохматом мужичке холопа новгородского Проху.

   — Трифоныч это, ткач московский, пиво я у него пивал! — говорил с возбуждением Проха, обращаясь к предводителю. — Фатьяныч, не замай его, душевный он человек, жизнью поручусь!

   — А кто за твою жизнь поручится? — насмешливо спросил предводитель, которого Проха назвал Фатьянычем. — Для ткача уж больно знатно одет он. А конь-то красавец отколь такой у ткача? А? Что молчишь, Трифоныч?

   — Конём неправедно завладел, — произнёс Тимофей. — Заберёте себе, упираться не стану. Несчастливый этот конь, горе сам находит.