Марфа окаянная - [92]

   — Цел, главное. И жена, и сын. Здоровы, не стары ещё, подымете дом-то. У всех беда ныне.

   — Ты знашь, Никита? — улыбнулся вдруг Захар. — Знать, судьба така. До сего дня сумлевался ещё я, ехать не ехать? А теперя чего ж, теперя выбора нету, нать сниматься — и на Москвы.

Никита не знал, что на это ответить, и промолчал.

   — Да не вой ты! — прикрикнул Захар на жену. — Может, лучшей жисть-то пойдёт.

Пожар ушёл далеко вперёд. Горело сразу в нескольких местах Софийской стороны, и огонь уже подбирался к боярским дворам на Прусской, Чудинцевой и Козмодемьянской улицах. Ваня, встав на поваленный забор, посмотрел в сторону своего терема. Там пожара вроде не наблюдалось. Он с беспокойством вспомнил про Варю, но утешил себя тем, что её изба рядом с рекой и Макарка не допустит огня.

   — Возвращайся к своим, Никита, — сказал Захар. — Не дай Бог, и до вас догорит. За помощь спасибо.

   — Кака помощь! — с горестью махнул Никита рукой.

   — И я с ними, а? — попросился Акимка.

   — Больно ты там нужон! — проворчал Захар.

   — Да пусть идёт, — сказал Никита. — Настя его покормит хоть. Да и вы подходите, переночуете худо-бедно в людской, а то что ж на ночь глядя тут куковать?

   — Да уж как-нибудь, — вздохнул Захар.

Никита, Ваня и Акимка быстро зашагали в сторону Неревского конца. Быстро, впрочем, не получалось из-за столпотворения и неразберихи. Повсюду бродили выпущенные из конюшен и стойл лошади, коровы, козы. Крики, мычание, блеяние наводили тоску. Была уже почти ночь, идти по тёмным улочкам, которых не тронул пожар, было невозможно, не спотыкаясь. Акимка угодил ногой в широкую расщелину деревянного настила, растянул лодыжку (хорошо, ногу не сломал) и шёл, прихрамывая.

Наконец вышли на широкую Чудинцеву улицу. Идти стало легче и ровнее. Впереди сильно горел большой двор, бегал народ, растаскивая с подводы кадки с водой.

   — Это ж Григорьевой терем! — воскликнул с удивлением Акимка. — Богатой Настасьи!

   — Огню всё едино — богатой, бедной ли, — устало вымолвил Никита.

Ваня спохватился, что давно не вспоминал об Ольге, и почувствовал острую вину перед ней. Не видел он её тоже очень давно. Может, она приходила в церковь, искала его?..

   — Так и надо ей, злыдне! — процедил Акимка сквозь зубы, и Ваня, не сообразив поначалу, о ком это он, посмотрел на него с удивлением.

   — Не злорадствуй над чужой бедой, — укорил его Никита. — Грех это большой.

Акимка ничего не ответил, но, как видно, остался при своём мнении.

Они подошли к боярскому двору. Ворота были широко распахнуты. Оттуда с грохотом выехала подвода с пустыми бочками, запряжённая парой ломовых лошадей, и покатила вниз к Волхову.

   — Эдак всё погорит, если кажный раз за водою посылать, — покачал Никита головой и посмотрел в сторону Великой улицы, где стоял «чудный двор» Борецких, как звали его в городе. Огня в той стороне не было. — Вот сейчас пойдёт дело!

Он указал на дюжину дружинников, бежавших с топорами к воротам. Двое с трудом волокли длинную лестницу. Акимка с Ваней прижались к забору, чтобы их не задело, затем шагнули вслед за дружинниками внутрь двора.

Ярко горел и рушился с треском амбар, пылал сенник, и огонь по крышам добрался и до самого терема, занявшегося уже с одного бока.

   — Работу жалко, — вздохнул Акимка, глядя на рассыпающуюся с треском амбарную кровлю.

Настасья Григорьева в сбитом набок платке набрасывалась с руганью на холопов, указывая руками то туда, то сюда и отдавая приказания, не слишком, видимо, осмысленные, ибо челядь металась по двору беспорядочно и переносила спасённые из огня вещи с одного места на другое. Дружинники начали рубить стену терема, пылающую над их головами на уровне второго этажа. Настасья накинулась и на них, требуя ломать дом аккуратней. Вдруг со звоном вылетели стекольчатые окна из верхней светёлки, и огонь охватил весь теремный купол. Дружинники перебежали на другую сторону и принялись валить высокий тесовый забор, чтобы огонь не пошёл дальше. Терем горел уже со всех сторон, и спасти его было невозможно. Оттуда выбегали испуганные холопы, прекратившие выбрасывать из окон наиболее ценную утварь ради собственного спасения. Настасья встречала их ударами плети.

Вдруг из горницы под пылающей светёлкой раздался крик о помощи.

   — Господи! — запричитала одна из баб. — Там же Люшенька взаперти сидит!..

«Люша — это же Ольгу так по-домашнему зовут!» — мелькнула у Вани догадка. Он сорвался с места и бросился к горящему терему.

   — Куда?! — закричал Никита. — Стой!

Ваня не слушал. Он по пути выхватил у дружинника топор и, когда тот попробовал сопротивляться, сильно оттолкнул его в сторону. Тот вскочил и преградил уже Никите путь к крыльцу. Никита попробовал вырваться, но его оттащили назад. На то место, где только что стоял дружинник, свалилась сверху горящая доска.

Ваня, вбежав внутрь, закашлялся от дыма, едко защипало глаза. Он стянул с себя кафтан, закрыл нос и рот и, перепрыгивая через три ступени, побежал вверх по лестнице. Нестерпимый жар жёг кожу. Деревянная лестница, уже загоревшаяся снизу, пошатывалась. Всё трещало и шипело.

   — Ольга! — крикнул он и задохнулся от дыма. Голова заболела, наливаясь свинцовой тяжестью. Наверху что-то тяжело ухнуло, маковка терема повалилась набок, открывая черноту ночного неба. На Ваню посыпалась горящая дранка. Лестница сразу же загорелась под ногами. Огонь высветил дверь с тяжёлым замком. Затоптав сапогами огонь, Ваня сбил замок обухом топора и толкнул дверь, поддавшуюся с трудом. На полу лежала Ольга. Она была без сознания. Чудесные вьющиеся волосы опалились от жара.