Марфа окаянная - [82]

День с утра выдался пасмурный, изредка даже накрапывало с неба. Перейдя холодную реку по каменистому броду, Фёдор, прежде чем углубиться в лес, попытался определить положение солнца, чтоб не заплутать невзначай. Впрочем, он не собирался отъезжать чересчур далеко, к обеду думал вернуться, и, если повезёт, с дичью. Ему вдруг захотелось зайчатины.

Лес был не слишком густой, конь шёл легко, обходя валуны, поросшие мхом, и мягко ступая по усыпанной влажной хвоей земле. Видно было далеко вперёд, и внезапно за соснами саженях в двадцати показался небольшой олень, почти оленёнок, который стоял боком и косил глазом на приближающегося всадника. Фёдор потянулся за луком, прилаженным на спине, но оленёнок, шевельнув ухом, прыгнул в сторону и исчез. Фёдор бросился было вдогонку, но затем осадил коня и вновь поехал неспешно, зорко поглядывая по сторонам. Что-то настораживало его, и он никак не мог понять причину тревоги. И вдруг догадался: тишина. Странно тихо было в лесу, не покрикивали птицы, не шуршали корой и не цокали белки. Все будто затаились.

Фёдор слез с коня, привязав его к стволу стройной сосенки. На пальцах и ладонях остались липкие следы душистой смолы. Он вытер их мхом и, держа лук наготове, пошёл вперёд. И сразу увидел зайца. Тот сидел неподалёку, подняв передние лапы, и глядел прямо в глаза охотнику, даже склонил ушастую морду чуть набок, наблюдая, как тот прицеливается из лука. Фёдор промахнулся, стрела вонзилась в землю перед самым зверьком. Заяц подскочил и не слишком быстро попрыгал наутёк, он был тяжёл, видно, хорошо покормился за лето. Фёдор, налаживая вторую стрелу, побежал за ним. Медлительность зайца оказалась обманчивой, приблизиться к нему и хорошенько прицелиться не удавалось. Вторая стрела попала в большой валун и, выбив искру, переломилась. Фёдор неудачно ступил в маленькую лужицу, оказавшуюся чьей-то бывшей норой, заполненной водой, и глубоко провалился левой ногой, зачерпнув в сапог. Он остановился, выругавшись, и, присев на валун, принялся стягивать сапог, чтобы вылить из него воду. Заяц благополучно убежал. Левая лодыжка побаливала, слегка растянутая при падении. Фёдор глубоко дышал, сорочка прилипла к спине. Вновь натянув левый сапог, он сделал несколько пробных шагов. Идти было неприятно, подошва противно хлюпала, сырые онучи холодили кожу. Он огляделся и вдруг понял, что заблудился. Солнце по-прежнему было спрятано в облачной пелене, и всё та же неприятная тишина стояла в лесу.

— Эй-эй-эй!.. — крикнул он, сложив ладони у рта.

Крик получился не очень громким и даже каким-то жалобным. Поняв, что заблудился, Фёдор обеспокоился не на шутку. Обругал себя, что оставил привязанным коня, тот не прискачет, даже если и услышит его зов. Он вспомнил рассказы о несчастных, заплутавших в здешних дебрях. О них баяли на стоянках ополченцы из местных заволочан, и эти рассказы хорошо слушались вечерами у огня, когда вокруг были расставлены посты и караульные изредка трубили в рога, отпугивая медведей. Рассказывали и о лешаках, которые водятся в этих местах и хохотом запугивают заблудившихся до смерти.

Фёдор пошёл наугад, надеясь наткнуться на тропу или ручеёк, который выведет его к реке. Иногда ему чудились звериные шорохи, и он вскидывал лук, радея более о защите собственной жизни, нежели об охоте. Фёдор не помнил, сколько времени минуло с тех пор, как он углубился в лес. Казалось, что совсем немного, однако пасмурное небо становилось сумрачней, и Фёдор испугался, что ночь наступит прежде, чем он выберется к своим. Его отсутствия, возможно, уже хватились и послали людей на поиски. А вернее, что нет, слишком часто Фёдор Борецкий уезжал на весь день, не удосуживаясь предупредить даже слуг, и с его сумасбродством свыклись.

Он вышел на полянку и вдруг обнаружил следы копыт возле сосны. Затем припомнил, что именно здесь он сам привязал коня и перепачкался клейкой смолою. Коня, однако, не было. И следов крови не обнаружил, значит, не медведь подрал. То ли привязан был плохо и освободился сам, то ли увёл кто коня...

Фёдор заозирался по сторонам и услышал шум за деревьями, отдалённые крики и звон стали. Он побежал на эти звуки и скоро очутился на берегу Сихвины. Река была неширока, не более полёта саженей. То, что увидел он на том берегу, потрясло его и ввергло в ужас. На том месте, где встало новгородское войско, шла грозная битва. В полной неразберихе бились мечами тысячи воинов. «Москвичи!» — мгновенно понял Борецкий и заметался по берегу, не зная, что ему предпринять.

Москвичи напирали. Их было гораздо меньше, это Фёдору хорошо было видно, однако неразбериха и сумятица, бросившиеся поначалу ему в глаза, относились больше к боевому порядку новгородского ополчения. Сражение началось, как он понял, не сейчас, а шло уже какое-то время, может, уже давно. Он разглядел Василия Шуйского верхом на коне, что-то кричащего тысяцким и указывающего мечом назад. Сзади начиналось бегство, ополченцы бросали мечи и бежали к лесу. Вдруг Шуйский дёрнулся в седле и начал падать. Его подхватили, понесли на руках куда-то. Новгородские ряды совсем расстроились. Московские лучники издали посылали стрелы поверх голов сражающихся впереди, и те смертоносным дождём косили новгородцев. Стяг, реющий над ними, упал и более никем не был поднят.