Марфа окаянная - [61]

Данило Дмитриевич воспринял приказ государя спокойно и был даже рад ему. Стояние под Демоном, ожидание, когда осаждённые защитники сдадут хорошо укреплённый городок, могло затянуться и было в тягость его деятельной натуре. Холмского беспокоила недостаточность сведений о главном новгородском войске, о планах его воевод, он был недоволен тем, что Фёдор Давыдович распустил чуть ли не половину отрядов для грабежа окрестных земель. Попробуй собери их теперь, когда выступать нужно без промедления.

Десятого июля под вечер в помощь Холмскому и Фёдору Давыдовичу прискакал татарский отряд царевича Данияра, без малого две тысячи сабель[57]. Воеводы с царевичем надолго уединились в шатре, обговаривали совместные действия, пили сладкое греческое вино. Татары жгли костры, варили мясо, расхаживали по лагерю с самодовольным видом, громко смеясь и переговариваясь на своём языке. Некоторые для забавы пускали горящие стрелы через крепостную стену осаждённого Демона. Оттуда не отвечали.

Потанька бесшумной кошкой ходил по лагерю, заглядывал в лица татар, и те, кто встречался с ним глазами, обрывали смех, испуганные его зловещим прищуром.

Тимофей отсыпался в обозе и от изнуряющей усталости последних дней храпел так громко, что проезжающий мимо дозорный довольно ощутимо тронул его плетью. Тимофей замолк и, не просыпаясь, перевернулся на другой бок.

Войско выступило ранним утром одиннадцатого июля. Со стен Демона смотрели с надеждой на его уход защитники, но недолгой была их радость, поскольку первые отряды князя Верейского начали уже прибывать, вновь окружая городок кольцом осады.

Холмский надеялся расстояние до Шелони в сто вёрст преодолеть за три дневных перехода. Сухая жара по-прежнему не спадала. Однако к воде большей части конницы не велено было приближаться, дабы не обнаруживать перед неприятелем свою численность. Вновь прошли, не встретив сопротивления, через Русу, окончательно разграбленную и сожжённую. Данило Дмитриевич, памятуя о Коростыни, был предельно осторожен, высылал дозорных конников далеко вперёд и сам постоянно находился в передовом полку, первым выслушивая донесения разведчиков. Обозы и пеших воинов прикрывал с тыла Фёдор Давыдович, взяв для этого себе полторы тысячи всадников из боярских сынов. Разъехавшиеся ранее отряды разрозненно догоняли войско, и всё же общее количество ратников едва ли превышало пять тысяч. Холмский нервничал и сдерживал себя, чтобы не разразиться гневными словами в лицо Фёдору Давыдовичу. От псковичей, как он и подозревал, не было ни слуху ни духу.

Вечером тринадцатого июля войско остановилось у сельца Мшага, что на правом берегу Шелони. Ужинали всухомятку. Холмский строго-настрого запретил жечь костры и даже переговариваться в голос, чуть не насильно приказал рано лечь спать. Позвал к себе в шатёр Савелия Коржова, старого тысяцкого, которого знал по Казани ещё, попросил человека толкового в дозор. Хотел было из сынов боярских выбрать, да передумал: в случае если пленят, сразу поймут воеводы новгородские, чьё войско под боком у них.

Коржов назвал сотника Фому Саврасова. Послали за Фомой.

Данило Дмитриевич оглядел его с ног до головы, словно оценивая, и остался доволен: ни к одёже опрятной не придерёшься, ни к ладной фигуре. Глаза умные. Глядит с почтением, но без холопьего угодничества.

— Под Казанью был тож, — замолвил за него слово тысяцкий. — За спинами воев наших не прятался.

Холмский поднялся с невысокой скамьи.

   — В дозор тебя, сотник, посылаю, — обратился он к Саврасову. — И поспешать надобно тебе: ещё до рассвета здесь же передо мной встань. Коль засну, требуй, чтоб будили, серчать не стану. Поедешь вниз по реке до самого устья. Вызнай с осторожностью, есть ли новогородцы тамо, а если есть и двигаются, то в какую сторону. Двоих людей верных с собой возьми. Ежели убьют тебя, другой сюда вернётся, другого убьют — третий воротится. Головой зря не рискуйте, кошками крадитесь, нельзя, чтоб обнаружили вас. Мне живое слово нужно, а не гибель ваша. Всё уразумел? — Саврасов кивнул. — Людей себе наметил?

   — Потаньку Казанского возьму, пожалуй, — сказал Саврасов.

   — Это однорукого-то? — произнёс недоверчиво тысяцкий.

   — У него одна рука ловчей пары моих, — заверил Саврасов.

   — Как знаешь, — согласился Данило Дмитриевич. — Ещё кого?

   — Вдвоём управимся.

   — А ну как не управитесь? Я уверен быть должен. Сотника нового возьми, что под вражий меч бросился, воеводу своего спасая.

Саврасов заколебался.

   — Навыка у него мало. И сердцем Трифонов мягок, врагов щадит.

   — Видал я, как он врагов щадит, — басовито хохотнул Холмский и добавил: — С одним моим поручением справился, справится и с другим. А теперь не время медлить, торопись.

Фома Саврасов поклонился и быстро вышел из шатра.

Спустя полчаса Саврасов, Потанька и Тимофей уже ехали вниз по левому берегу реки. Броней не брали, чтоб невзначай не брякнули в неурочный час. Не взяли и мечей, лишь длинные ножи в кожаных чехлах: вступать в схватку с кем бы то ни было не предполагалось. Впрочем, Потанька был со своей неизменной саблей.

Кони легко бежали по твёрдой земле. Саврасов ехал впереди, прислушиваясь к каждому шороху, хотя до устья было ещё далеко.