Марфа окаянная - [55]

Пришедший в себя от растерянности Фёдор Давыдович послал с десяток ополченцев спихнуть в воду лодьи, чтобы отрезать новгородцам путь к отступлению. Но эта мера оказалась лишней, со стороны озера те уже были окружены боярскими конниками, секущими их направо и налево.

Потанька был уже на коне и рвался в гущу боя с безрассудной храбростью. Он подозревал за собой вину, что отпустил мальца с известием, и желал отличиться.

Тимофей сколол остриё ножа о кованый панцирь набросившегося на него новгородца и едва успел щитом отвести удар. Тот, не рассчитав замаха, споткнулся о чьё-то тело, неуклюже упал. Тимофей ударом щита оглушил его, подобрал выроненный меч и продолжал биться.

Неожиданно к берегу пристала запоздавшая, тяжёлая от хлюпавшей на дне воды, лодья Илейки. Хвата. Полсотни выскочивших на берег ратников с пиками потеснили бояр. Илейка, здоровенный детина медвежьего росту, определив глазами главного воеводу, пробивался, размахивая мечом, к Холмскому.

Данило Дмитриевич по-прежнему возвышался над всеми, руководя битвой. Неосёдланный конь с трудом ступал под тяжестью грузного тела и каждый раз вздрагивал ушами от громовых повелительных окриков. В Холмского бросили копьём, он мечом отбил его, бросок получился несильным. Ни одного лучника среди судовой новгородской рати не оказалось.

И лейка рассёк мечом череп одному москвичу, ещё трёх расшвырял в стороны, близко подступив к Холмскому. Ободрённые подмогой, новгородцы воспрянули духом, ещё надеясь на что-то. Тимофея ударили в спину ножом. Кольчужка выручила, выдюжила, лишь металлический скрежет холодом отозвался в позвоночнике. От толчка он упал вперёд, прямо под ноги коню, какое-то мгновение ждал, что его добьют, и удивился своей живучести, когда этого не случилось. Быстро вскочил на ноги и содрогнулся, узрев перед собой великана с мечом. И лейка замахнулся, чтобы ударить Холмского в левый бок. Тимофей, оказавшийся на пути, невольно взмахнул мечом, защищаясь. Илейкина правая рука раздвоилась, и часть её, отсечённая чуть выше наручей по локоть, упала в пыль, сжимая мертвеющими пальцами серебряный крыж[54]. Обескураженный ратник таращился на свой обрубок, из которого торчала кость и хлестала струёй кровь. Он побледнел, как снег, боль с запозданием пронзила всё его большое тело, и Хват повалился на землю, теряя сознание.

Новгородцы побежали. Силы оставили их, слишком тяжела для затяжного боя оказалась бронь.

Тимофей, ещё не веря, что самое страшное позади, устремился вместе с другими ополченцами преследовать новгородцев. Те сбрасывали с себя шеломы и кольчуги, отстёгивали мечи. Некоторые отчаявшиеся спастись останавливались и слабо отбивались, лицом встречая смерть. Таких были единицы. Остальные бежали в ту сторону, откуда должна была прийти подмога — владычный конный полк, лучший в Великом Новгороде. Но подмоги не было. Что никогда не будет её, поняли наконец и самые недогадливые и со смертным равнодушием ко всему сдавались в плен.

Какой-то новгородский парень, уже безоружный, бросился в сторону леса. Тимофей погнался за ним. Тот успел пробежать немного, споткнулся о корень сосны, кувыркнулся через голову и, пятясь задом, задрав кверху потное грязное лицо, вдруг закричал с мольбой:

   — Трифоныч, не убивай!.. Помилуй!..

Тимофей оторопело остановился, опустил меч.

   — Проха?!

   — Я, я это! — быстро кивал головой ананьинский холоп, радуясь, что узнан. — Я, Трифоныч! Пиво-то с тобой, помнишь, пили на Москвы?..

Он всхлипнул и залился горючим нервическим плачем, враскачку сидя на земле и несвязно выговаривая сквозь слёзы:

   — На Москвы-то... Пиво... Я это...

К ним подскакал Потанька, яростно сверкая глазами. Резко осадил коня, взглянул на сидящего Проху:

   — Кончай, что ли, его? А хошь, я?

   — Не тронь! — Тимофей заслонил Проху спиной. — Сам с ним разберусь.

   — Ты не тяни долго, воевода ищет тебя. Поспешай!

Он ускакал вперёд, сверкая обнажённой саблей.

   — Вставай! — велел Тимофей.

Проха послушно поднялся, утёр рукавом лицо. Посмотрел на Тимофея и опустил голову.

   — Что, Трифоныч, сделашь со мной? — спросил он, глядя в ноги себе. — Пожить бы ещё чуток...

   — Что до меня, я-то не трону, ты гостевал у меня. За иных не поручусь. Побили вы наших много.

Проха лишь вздохнул тяжко.

   — Высечь бы тебя, дурака! — сказал Тимофей. — И чего в заваруху полез!

   — А сам-то чего? — спросил Проха. — Дом, семья ладна, сам хозяин себе!..

   — Помалкивай! — прикрикнул на него Тимофей. — Ишь, осмелел мне тут, разговоры разговариват! Слушай меня. Пойдём сейчас мимо той разлапистой ёлки. Как скажу «можно», беги в лес.

Проха испуганно кивнул.

Однако убежать не удалось. К ним приближался верхом сотник Фома Саврасов.

— Обыскался, а ты вона где! Торопись к воеводе, Тимофей Трифонов, он ждать не привык. Что стоишь? Поспешай! — И заметив нерешительность Тимофея, по-своему истолковал её. — Этот не уйдёт, я присмотрю. А ну, тля новгородская, двигай ногами-то!

Он огрел Проху плетью по спине и погнал туда, где большая толпа пленённых ожидала своей участи.

На месте недавней битвы лежали сотни убитых. Москвичи рыскали среди них, выбирали себе оружие получше, снимали брони. Брони порой попадались богатые, немецкой работы, отделанные серебром. Кое-где за них уже передрались.