Марфа - [6]

— Ну, это так бывает, что и не сразу случается. Потерпеть надо немножко… Бывает, что и год баба праздная ходит, бывает, что и два, а потом как пойдет рожать — только успевай принимать!

— А у тебя, отец, как было? — застенчиво спросил Василий.

— У меня-то… Эх!.. — поп махнул рукой. — Рождались часто, да ни один до года не дотянул. По грехам нашим… Моя-то матушка теперь уж с ними со всеми… В небеса вселилась, и младенчики наши ее окружают. А я…

Пригорюнился отец Герасим, но Василий, не желая утешать его, вынул из кармана недавно полученное письмо тестя.

— Вот, слушай-ка, что отец ее пишет: «Скоро, скоро, я к вам, детки, приеду, на печке деревенской греться да с внучками играться. Я ведь, чаю, уже в дороге внучки-то мои: недалек день, ко двору прикатят — принимайте гостей!..» Вот приедет сюда тесть, а я ему что скажу? «Дочка ваша в лесу с медведями в горелки играет! Подождите, может, придет к вечеру. А может, и не придет — это уж как ей захочется. А внучков подождать придется. Ужо понянчите медвежат либо лешачков маленьких!»

— Тьфу ты, батюшка, что говоришь-то! — махнул поп рукой — Погоди-ка, осень придет! Нагуляется твоя супруга по лесу, надышится вволю, налюбуется, да и вспомнит, что у нее дом есть. Погоди, дождись осени, дай ей отдышаться!

— Дождись-ка этой осени! — буркнул Василий, — Помрешь скорее — от волнений. Еще июль едва кончается… Вот где она сейчас, скажи-ка! Пятый час уж ищут! Пропала, не иначе! — и тут уж в сердцах швырнул трубку на пол, вскочил и побежал на улицу. Поп, осторожно выставив ногу, затоптал табачные угольки и двинулся следом за барином.

На опушке, среди деревьев мелькали в темноте факелы, белели рубахи деревенских парней, трещали сучья, молодые голоса протяжно выкрикивали «Ба-арыня!» и «Ма-арфа Фе-одоровна!», и «Э-ге-гей!» Поп постоял на дороге, за деревней, подумал и пошел служить молебен о здравии рабы Божией Марфы. К нему присоединилась баба Иня и несколько растревоженных старух. Поп отрыл летнюю Покровскую церковь — новую, приземистую, его собственными заботами выстроенную по образу московского храма Трех Святителей, где служил он в молодые годы, зажег несколько свечей, которые едва-едва рассеивали кромешный мрак, и в этой темноте начал молебен. Краснели угольки в кадиле, в пламени свечей, точно в золоте стоял аналой, и казалось, будто он висит среди мрака безконечной вселенной — один во всеохватной пустоте. Потом окна под потолком начали светлеть: кончилась недолгая июльская ночь.

Когда совсем рассвело, промокшие и иззябшие до судорог искатели с барином во главе нашли-таки Марфину пещерку. К тому времени Марфа тоже озябла и потому проснулась. Сонно щуря маленькие глазки, сидела она в ромашковом венке у входа в свое убежище и собиралась с силами, чтобы встать и пойти домой. И тут перед нею вырос Василий: глаза горят, мокрые волосы сосульками, с усов капает, в руке потухший факел. Увидев жену, Василий несколько секунд растерянно похлопал глазами, потом широко перекрестился и сказавши «Слава Богу!», ухватил Марфу за руку и потащил через кусты напролом — домой. Марфа не сопротивлялась и не обижалась.

Сначала Василий решил учинить супруге домашний арест. Она сутки тихо проплакала в своей светелке — без обиды на мужа, а просто скучно было. На другой день Василию нужно было ехать в Олонец. Он представил себе, как жена будет плакать взаперти целую неделю, и пожалел ее. Строго-настрого запретив ей уходить в лес надолго («А на ночь оставаться — о том, чтоб и не мечталось!»), он дал ей свободу. Тихая радостная улыбка вновь заиграла на лице Марфиньки.

Но с утра, едва собралась она в лес, подвязалась платком, намотала онучи по-крестьянски, тут вдруг заявился в барскую избу отец Герасим. Широко улыбаясь, благословляя на ходу, протопал он прямо в горницу и потребовал чаю. Марфа кивнула бабе Ине и села напротив батюшки, раскрыв от внимания и глазки, и рот. Поп не спешил начинать разговор. С улыбкой осматривал он голые стены горницы, расправлял ладонями белую скатерть на столе, поймал муху в кулак, посмотрел на нее одним глазом и снова выпустил. Марфа тоже молчала. И лишь, когда ключница принесла чаю, он, прихлебывая и посмеиваясь, спросил:

— Значит, Марфа Феодоровна, келейку себе откопали? Пещерку, по примеру древних отцов?

— Да, — ответила Марфа, не очень вникая в смысл вопроса.

— Уединение любите, значит? — продолжал отец Герасим.

— Люблю, — согласилась Марфа, и подумала, что ведь и вправду любит.

— Это хорошо… — заключил поп, и не промолвил больше ни слова, пока не допил весь чай из чашки.

— А что, матушка-барыня, если не тайна, поделывать изволите в пещерке своей? Расскажите, не стесняйтесь отца своего духовного…

— Я… что… сплю… — испугалась Марфа. Она решила, что попа подослал муж. Верно, передумал и теперь через отца Герасима хочет передать ей свой запрет выходить из дому.

— А может быть, Богу там молитесь? — и отец Герасим искоса уставился на барыню. — Не приходит ли молитва на сердце, когда уединяться изволите?

— Молиться?.. Я… да… молюсь. Вот, когда есть-то захочется, так развяжешь узелок, — огурчики там, яички, рыбка… И помолишься. «Отче наш»… Да, я всегда молюсь…