Марджори в поисках пути - [56]

— Я просто не могу это выносить, — сказала Марджори.

Он похлопал ее по плечу.

— В этой штуке чертовски нравственный урок, милая, если ты интересуешься нравственностью сегодня. Теоретически — это совершенный инструмент. Ты можешь извлечь уникальную ноту. Неограниченные эффекты громкости или тишины. Бесконечный диапазон высоты, ты в состоянии подняться выше, чем может слышать ухо человека, и ниже, чем двойной фагот. Никакой пронзительности духовых инструментов, никакой проблемы с дыханием. Только одни достоинства, никаких недостатков. И эта проклятая штука не годится для игры. Подумай над этим, дорогая, когда будешь выбирать мужа.

Она пробормотала:

— Это чудо, что ты не играешь на нем…

Он хихикнул и потянул ее за ухо.

Когда песня кончилась, Ноэль и Марджори проскользнули на сиденья в заднем ряду. Люба Волоно оставалась неподвижной у терменвокса. Среди гостей слышался шелест разговора, а раввин встал, заняв место меж окон, лицом к проходу между рядами. Четверо мужчин в черных ермолках поднялись, поддерживая маленький ярко-красный балдахин на четырех неустойчивых палках. Раввин повернулся к Любе Волоно и кивнул. Она начала размахивать руками, и какая-то индусская версия свадебной музыки Лоэнгрина полилась из терменвокса в странном нежном кружении.

Ведя свадебную процессию, в гостиную вошел шафер, крупный, лысый, с золотой цепью через жилетку, с выпяченной грудью и втянутым тучным животом. Следом вошли девушки Паковичи с маленькими букетиками нарциссов. Они уставились на исполнительницу на терменвоксе, переглядывались друг с другом и покусывали губки, чтобы подавить хихиканье, но это им не удавалось. Затем шли миссис Зеленко и Лау Михельсон. Процессия сгрудилась в начале прохода между рядами, а балдахин на четырех палках раскачивался и трясся. Марджори в этот момент совершенно изменила план своей собственной свадьбы и решила провести широкую и великолепную церемонию, какую могла только придумать, вместо скромнейшего домашнего мероприятия.

Терменвокс начал вопить и стонать «Вот идет невеста». Маша вошла, держа под руку маленького седовласого мистера Зеленко, по лицу которого катились слезы. Она прошла мимо Марджори с мертвенно-спокойным выражением лица и непроницаемым взглядом, подошла сбоку к Лау Михельсону под колыхающимся балдахином и остановилась. По кивку раввина Люба Волоно уронила свои руки посередине мелодии — терменвокс с ворчанием затих. Отец Маши и ее жених, стоявшие по обеим сторонам от нее, были почти одного роста и телосложения. На них были одинаковые черные костюмы, волосы их почти не отличались по цвету. Сзади было трудно определить, кто есть кто.

Это была традиционная церемония, и закончилась она традиционно: Лау Михельсон кружил своим каблуком бокал, завернутый в бумагу. При звуке разбивающегося стекла гости зааплодировали, развеселились и ринулись вперед.

— Счастья! Счастья! Счастья!

Они спешили пожать Лау руку и поцеловать невесту под колыхающимся балдахином. Терменвокс начал кричать, в гротесковом стиле подражая радости.

— Это смущающее разбивание стекла. Оно всегда шокирует меня, — сказал Ноэль. — А тебя разве нет? Оставь евреям разрабатывать для всех случаев символ, от которого мурашки бегают по спине.

Марджори ответила:

— Мой отец когда-то рассказывал мне, будто это напоминание о разрушении храма.

— Это больше, чем напоминание. Это, я не знаю… это, должно быть, нечто, идущее из мглы веков, от «Золотистой ветви». Я видел, как мой дядя делал это, когда мне было четыре с половиной года. Мне потом много лет снились сны об этом. Тогда у меня было чувство, настоящая, вызывающая страх детская фантазия, что он символически раздавливает свою невесту ногой. Черт, как и любой реальный символ, мне кажется, он означает все, что ему припишут. Пойдем в столовую и хватим немного шампанского, прежде чем начнется паника.

Вскоре вокруг стола, уставленного нарезанным мясом, копченой рыбой, жареной дичью, салатами и тортами, началась веселая давка. Маша двигалась сквозь толпу сбоку от Лау, центра маленького блуждающего водоворота веселья. Она смеялась, обнималась и целовалась с людьми; она бойко отвечала на шутки, вызывая рев и хихиканье. В одной руке Маша держала бокал шампанского, а в другой — горящую сигарету. Марджори стояла рядом с Ноэлем в углу и наблюдала за ней с изумлением. Маша пронеслась мимо них.

— Благословляю вас, дети мои! Хватай раввина, пока он не ушел, почему бы и нет? Давайте организуем двойную свадьбу. — Взмахнув своим бокалом и весело смеясь, она ушла.

— Она выглядит по-настоящему счастливой, — сказала Марджори.

— Я уверен, что она счастлива, — кивнул Ноэль. — Этот парень — большое достижение по сравнению с Карлосом Рингелем, а одно время она с радостью ухватилась за Карлоса.

— Карлос Рингель был старым ужасом.

Ноэль покрутил шампанское в своем бокале.

— Уверен, но у Маши никогда не было слишком много предложений, не так ли? С Карлосом она обменивала секс на знак внимания. А сейчас молодость — на безопасность. Когда нет очарования или красоты, возможность торговаться ограничена.

— Я считаю, что Маша очаровательна. Весьма очаровательна.