Марат - [92]

Но долго ли удалось Марату оставаться на этих позициях?

Сохранилась ли эта атмосфера братской сплоченности и единства, придавшая такую силу и величие первым заседаниям Конвента? Долго ли тянулось перемирие?

Жирондисты, которые вначале были напуганы поражением, понесенным в столице, а затем опьянены успехом в провинции, увидев, что непартийные депутаты «болота» голосуют вслед за ними, решили перейти в наступление. Дух вражды снова восторжествовал. Вопреки перемирию, заключенному между Бриссо и Дантоном, вождь жирондистов Бриссо 23 сентября, пока не в Конвенте, а на страницах издаваемой им газеты «Французский патриот», выступил с нападками против депутатов Горы. 24 сентября, еще в глухой форме, разногласия стали проявляться уже в стенах Конвента, и, наконец, 25 сентября жирондисты, уверенные в прочности своих позиций и решающем влиянии, которое они приобрели в Конвенте, решили, что настал час свести счеты с политическими противниками.

Тактический замысел жирондистов был ясен: они решили сразить двух наиболее авторитетных, наиболее прославленных руководителей Горы — они решили ударить по Робеспьеру и по Марату одновременно.

25 сентября на трибуну Конвента один за другим поднимались ораторы жирондистов: Ласурс, Банару, Верньо и другие. Их копья были направлены против Неподкупного — Максимилиана Робеспьера, против Друга народа — Марата. Их обвиняли в стремлении к диктатуре, в намерении установить власть триумвирата, в разжигании вражды и всех смертных грехах. Выступая гласно против Марата и Робеспьера, они метили также и в Дантона.

Дантон, раздосадованный столь скорым крушением перемирия, пытался разрядить накаленную атмосферу хитроумной речью, в которой он делал уступки и той и другой стороне. Стремясь завоевать доверие «центра» Конвента и найти пути к примирению с жирондистами, Дантон отмежевался от Марата. Он не только никогда не выдвигал мысли о диктатуре или о триумвирате, но вообще не был близок с Жаном Полем Маратом. Он подчеркнуто обособлял свою политическую борьбу от деятельности Друга народа.

Робеспьер произнес защитительную речь, резко направленную против жирондистов.

После них слова попросил Марат. Когда Марат пожелал выступить, со всех скамей Жиронды и «болота» раздались негодующие возгласы. «У меня здесь много личных врагов», — спокойно сказал Марат. «Все, все!» — закричали в неистовстве жирондисты.

Жирондисты боялись появления. Друга народа на трибуне Конвента. В самом деле, ни один из политических деятелей Франции той поры, казалось, не обладал такой чудодейственной властью, не представлялся столь загадочным, таинственным, могущественным, как неведомый доктор Марат.

Общая неосведомленность о Марате была так велика, что Манон Ролан в одном из своих писем высказывала даже сомнение: а существует ли на самом деле этот доктор Марат? Может быть, это только вымышленное подставное лицо, какое-то условное обозначение, за которым скрывается кто-то реальный и совсем другой? Одно время ей даже казалось, что Марат — это выдуманное имя, прикрывающее статьи, сочиняемые Жоржем Дантоном.

И вот Марат — загадочный, таинственный, незримый доктор Жан Поль Марат, владевший непостижимой магией слов, обладавший необъяснимою могущественной властью над людьми, должен появиться на трибуне Конвента. Все уже убедились в разительной силе его газетных статей, но, может быть, это не только замечательный публицист, лучший журналист восемнадцатого века? Может быть, Марат еще и великий оратор? А что, если сила и престиж Друга народа еще больше увеличатся, когда он взойдет на трибуну?

Вот почему жирондисты хотели воспрепятствовать появлению Марата на трибуне Национального Конвента. Но Марат спокойно взошел на трибуну и добился, чтобы в наступившей настороженной тишине зала были выслушаны его простые слова.

«У меня в этом собрании много личных врагов, — повторил снова Марат уже с трибуны Конвента. — Я призываю их устыдиться: не криком, не угрозами, не оскорблениями доказывают обвиняемому его виновность; не тем, что будут выражать негодование, докажут защитнику народа, что он преступник. Я благодарю того, кто исподтишка попытался запугать этим призраком робких, внести раздор между честными гражданами, вызвать недоверие к парижской делегации. Я благодарю своих преследователей за то, что они дали мне случай открыть вам всю мою душу».

Это сдержанное возражение, исполненное достоинства, заставило замолчать аудиторию. Марат продолжал свою речь в полной тишине, наступившей в огромном зале, он продолжал говорить в той же простой, ясной и благородной манере. Он решительно отвел все обвинения, возводимые против Робеспьера и Дантона по вопросу о триумвирате. Его коллеги не могут быть ответственны за то, к чему они не причастны. За требование триумвирата ответствен только он один, Марат. Он был единственным писателем во Франции, который поставил вопрос о триумвирате и который действительно считал необходимым введение на короткий срок диктатуры. И простыми словами, сохраняя все то же невозмутимое спокойствие, Марат объяснил, отчего и почему, движимый какими убеждениями он считал необходимым установить во Франции диктатуру.