Марат - [37]

Искренность чувств подсказывала ему порой неожиданно смелые и врезающиеся в память формулировки. Ученик Руссо, тайно завидовавший его великой славе, но воспринявший его основные идеи, он сумел их облечь в сжатые, броские фразы. Одна из них запомнилась надолго. Бриссо принадлежало изречение: «Собственность — это кража». На современников оно не произвело впечатления и прошло почти незамеченным. Но оно не прошло бесследно и спустя семьдесят лет было воскрешено Прудоном. В середине девятнадцатого века оно прозвучало громко, и многим придавленным капитализмом людям, еще незнакомым с освободительным учением Маркса, показалось откровением. Впрочем, в самой этой нашумевшей фразе, прославившей больше Прудона, чем Бриссо, было внутреннее противоречие: ведь само понятие «кража» было тесно связано с понятием «собственность»; получалась логическая тавтология: собственность критиковалась с позиции собственности.

В пору своей скитальческой, бездомной молодости Бриссо встретился с Маратом, они понравились друг другу, и между ними завязалась переписка. Марат называл Бриссо в своих письмах «нежным другом», он давал ему наставления; у Марата и Бриссо в те годы было немало общего: близость их политических взглядов; некоторая схожесть внешних фактов их биографий.

Бриссо был моложе Марата на десять лет, он испытал сразу неотразимое воздействие целостного и сильного характера Марата. В Марате уже с юных лет чувствовалось что-то львиное, и Бриссо не мог этого не ощутить. Этот сильный, смелый, независимый человек, своим трудом, своею волей добившийся почетного, хотя и обособленного положения в науке, импонировал Бриссо, может быть даже подавлял его. Бриссо смотрел в то время на Марата снизу вверх. Он искренне считал его в ту пору великим ученым, еще не признанным человечеством, замечательным талантом; с горячностью молодости стремился он исправить несправедливость общества по отношению к одному из самых замечательных его современников.

Это не были платонические сетования в кругу друзей. В 1782 году Бриссо опубликовал философский трактат «De la Vérité» — «Об истине, или рассуждения о способах постичь истину в различных областях человеческого знания». Две главы в этом трактате Бриссо посвятил Марату, и, в частности, решительно встал на защиту «знаменитого физика» в его споре с Парижской Академией.

В том же году Бриссо дал еще одно доказательство своего преклонения перед талантом Марата. Он ценил в его лице не только крупнейшего физика своего времени, но и выдающегося социального, политического мыслителя.

В 1782 году Бриссо подготовил и издал обширную десятитомную «философскую библиотеку законодателя», в которую, как это говорилось в полном, очень длинном названии этого издания, должны были войти произведения по вопросам уголовного права «самых знаменитых писателей», писавших на французском, английском, итальянском, немецком, испанском и других языках. Пятый том этой «философской библиотеки» содержал «План уголовного законодательства» Марата. Бриссо поместил Марата в почетное сообщество. Рядом с работой Жана Поля Марата соседствовали произведения Монтескье, Вольтера, Томаса Мора, Локка и других прославленных авторов.

Нужно ли было более убедительное подтверждение искреннего восхищения молодого журналиста талантом и знаниями своего старшего друга?

Марат это ценил и отвечал своему молодому почитателю дружеским вниманием; но сохранившаяся переписка между ними не дает основания говорить о чем-либо большем — об интимной дружбе, о тесной душевной близости. Даже в пору самых добрых отношений с Бриссо Марат не распахивал перед ним душу; в его письмах не чувствуется той доверительной откровенности, которая может быть только между близкими друзьями.

Парижская Академия по-прежнему отказывалась признавать научные труды доктора Марата. Она их либо высмеивала, либо — чаще всего — вовсе игнорировала.

Подводя теперь, почти двести лет спустя, итоги деятельности Марата как ученого-естествоиспытателя и его спорам с Парижской Академией наук, можно уже сказать с определенностью следующее: конечно, Марат не совершил открытий в науке масштаба Ньютона или даже Лавуазье. Он был одним из передовых ученых своего времени, находившимся на уровне знаний века. Ему случалось в некоторых вопросах ошибаться, но в вопросах медицины, в вопросах физики и, в частности, оптики он был крупным специалистом, к мнению которого прислушивались в научных кругах Европы. Он был ученым, представлявшим передовую мысль своего времени, врагом рутины, консерватизма, экспериментатором и новатором В науке. В спорах с Парижской Академией наук он представлял передовую, смелую, ищущую мысль, свободную от преклонения перед академическими чинами; Академия же тех лет была учреждением казенным, зависящим от монаршей воли, рутинным. И хотя доктор Марат был не прав в некоторых частных оценках, например Лавуазье, в целом же в спорах с Академией передовое направление науки было представлено именем Марата.

Неудачи в борьбе с Академией не смущали Марата. Он уже привык плыть против течения. Он напрягал все свои силы, чтобы довести борьбу до конца. Не оглядываясь по сторонам, не распыляя своего внимания, он продолжал борьбу. Он хотел завершить свои исследования в изучаемых областях физики и готов был с прежней решимостью бороться против академических сановников, препятствовавших осуществить казавшиеся уже близкими важные открытия в науке.