Марафонец - [3]

читал, и «Крестного отца». Назови любую книжку и увидишь, она у меня есть". Но Элен не сдавалась. Он рассказывал ей о том, что последняя вещь Джеки Сюзен «Однажды – это никогда» обозначила определенный прогресс в ее творчестве, улучшились и содержание, и стиль. Он только вошел в раж – как вдруг раздался взрыв.

Хансикер сразу понял: что-то с его машиной, и бросился на улицу; как сумасшедший рванул к 87-й, но, еще не добежав до угла, почувствовал жар, нестерпимый жар. Очевидно, загорелась автоцистерна с нефтью: отовсюду слышались крики, женские и детские. Хансикер подбежал как можно ближе, пытаясь понять, в чем дело. Похоже, что два автомобиля столкнулись и врезались в его автоцистерну. Бог ты мой, сколько же человек погибло?

Шатаясь, Хансикер побрел назад, в «Ленокс», где сначала позвонил в пожарную бригаду, потом в полицию. Он молча сидел за стойкой, а Элен, не спрашивая ни о чем, налила ему кофе. Он отпил. Убитый его вид, наверно, тронул Элен, она вышла к нему, присела рядом, вытерла его потемневшее лицо чистой салфеткой. В этот вечер она впервые пошла с ним в кино, а через три дня после этого события Хансикер одержал окончательную победу. Так что для Хансикера все закончилось чудесно.

* * *

* * *

* * *

Закончилось все чудесно и для Стаканчика. Это был черный парень лет двадцати, начинающий фотограф – Стаканчик случайно проходил мимо, когда произошло несчастье. Поблизости только он оказался с фотоаппаратом, и только он сделал несколько потрясающих снимков. «Дэйли ньюз» купила всю пленку, снимки поместила на первой странице и центральном развороте, а заодно предложила Стаканчику стать штатным фотографом, так что и ему здорово повезло.

Действительно, можно назвать это счастьем, везением, Божественным Провидением, но погибло только два человека – водители, – и не такая большая это была потеря для человечества.

Розенбаум и впрямь был желчный тип семидесяти восьми лет, человек неприятный и становившийся все более неприятным. Водитель же «фольксвагена» был еще старше, восьмидесяти двух лет, вдовец, у которого из родни остался лишь один сын, и сына этого он не видел уже, пожалуй, половину жизни. Хотя их кровное родство было бесспорным, всяческие отношения между ними, кроме финансовых, давно отмерли.

Вдовец был эмигрантом-беглецом, он давно пережил всех своих товарищей и друзей и никогда не затруднял себя поисками врагов. Все называли его Курт Гессе, хотя это и не было его настоящим именем. В его водительском удостоверении стояло – Курт Гессе, то же имя было указано в паспорте, врач и постояльцы звали его «Мистер Гессе», парикмахер – «Мистер Г», а дети – «Спасибо», когда он раздавал им в парке конфеты – его любимое занятие. Сестра, будучи еще живой, называла его «Курт». Он так давно уже был Куртом Гессе, что разбуди его ночью и гаркни: «Имя!» – он скорее всего пробормотал бы: «Гессе, Курт Гессе».

Его настоящее имя было Каспар Сцель, но уже двадцать восемь лет никто его так не называл. Иногда, когда он находился в полудреме, перед тем как заснуть, он задумывался, а был ли вообще такой Каспар Сцель, а если и был, то каким бы он стал, если бы ему дали жить дальше?

Он умер мгновенно при аварии – от столкновения, а не от огня. Огонь лишь затруднил опознание.

Все происшествие, начиная с Джимбелз и далее, длилось каких-то три минуты.

И вообще, трудно было бы придумать более благополучный исход трагедии.

Часть 1 Бэйб

1

– Гляди-ка, Гусь идет! – крикнул один из пареньков с крыльца.

Леви старался не замечать их, он стоял на верхней ступеньке крыльца своего дома и проверял, хорошо ли зашнурованы кроссовки. На нем были самые лучшие кроссовки, последняя модель «Адидаса», они плотно и удобно облегали ногу и не причиняли никакого беспокойства даже в первый день. Леви только к некоторым деталям своего туалета относился со вниманием, и особо он лелеял свои кроссовки.

– Эй, Гусь, Гусь, Гусь! – прокричал другой паренек с крыльца, этот у них был вожаком, маленький, проворный, одетый ярче всех. Он с нарочитым восхищением указал на кепку Леви – в таких обычно играют в гольф.

– Обалденный у тебя горшок.

Леви машинально поправил на голове кепку – шпана на крыльце соседнего дома загоготала.

Леви всегда остро реагировал, когда упоминали его головной убор. Он носил эту кепку уже несколько лет, и никого это не касалось. На Олимпийских играх 1972 года американец Уоттл выиграл забег на 800 метров, он тоже носил кепку для гольфа, и поэтому все решили, что Леви – подражатель.

Для молодого человека, едва прожившего на свете два десятка лет, у Леви было довольно независимое мышление, и он никому не подражал, тем более – коллеге-бегуну.

Леви сделал глубокий вдох, приготовился к издевкам шпаны и затрусил вниз по ступенькам крыльца, как аист вскидывая длинные ноги. Шпане нравилась его неуклюжесть. Они захлопали руками о бока и зашипели. Леви терпеть не мог, когда его передразнивали. К тому же шпана до обидного точно изображала его. Он, Томас Бэйбингтон Леви, действительно походил на гуся. Признавать это было неприятно.

Поганцы были латиноамериканцами, обычно они шлялись вшестером; жили, по-видимому, в доме, который был на три здания ближе к Центральному парку, чем дом Леви. Во всяком случае, они там постоянно сшивались с июня, а стоял уже сентябрь, и не было никаких признаков, что лоботрясы собираются назад, на юг. Подросткам было где-то по пятнадцать-шестнадцать; маленькие, худые, агрессивные, они и ели на своем крыльце, бросали мяч в стенку рядом с крыльцом и часто в сумерках, когда Леви проходил мимо, тискали соседских девчонок. От зари до зари члены шайки отирались возле своего крыльца, курили, играли и не обращали ни малейшего внимания на окружающий мир, потому что сами они составляли свой мирок, тесный и постоянный, и иногда по этой самой причине Леви задумывался: не завидует ли он им? Не то чтобы он ждал приглашения шпаны присесть рядом, нет. Несомненно, он бы отказался. А впрочем, кто знает, как бы он поступил, ведь шайка не приглашала его...