Мао Цзэдун - [34]

Как и многие молодые китайцы, получившие образование, он по-прежнему был занят «поисками пути»; изобилие противоречащих друг другу и одновременно дополняющих друг друга китайских и европейских идей то очаровывало, то сбивало его с толку:

«Голова моя набита смесью либерализма, демократического реформизма и утопического социализма. Меня необъяснимо привлекали понятия типа «демократия ушедшего века», «утопия», «эгалитаризм», я считал себя убежденным антиимпериалистом и антимилитаристом».

Со взглядами утопистов Мао познакомил Цзян Канху, лидер Социалистической партии Китая, чьи статьи попались ему в руки еще в бытность солдатом. Интерес к утопиям подогрел и Кан Ювэй, пытавшийся терминами геометрии Евклида объяснить традиционный китайский идеализм. Кан Ювэй обещал обществу приход эры Великой гармонии, когда государство и семья отомрут, а граждане будут жить в самоуправляемых коммунах без всякого деления по национальному или половому признаку. Под впечатлением от прочитанного как-то раз Мао нарисовал в воображении «общество, населенное мудрецами… Мы разрушим вековые законы и задышим воздухом всеобщего умиротворения». Через несколько месяцев он, правда, опомнился: «Уверен, что, вступив в это общество, мы очень быстро обнаружим, что его разрывают на части взаимные трения и конкуренция». И все же Мао так и не смог до конца избавиться от романтически-утопического видения будущего мира. Какая-то часть его натуры постоянно стремилась стать «совершенномудрым» (термин Конфуция!) мужем, «свободно бродящим по Поднебесной и постоянно готовым слиться в перевоплощении с любым творением Природы».

У Лян Цичао Мао позаимствовал убеждение в том, что никакой новый порядок невозможно построить без слома старого. Идеи Адама Смита, Хаксли и Спенсера подсказали термин «старомодный либерализм», живший при Минах философ и стратег Ван Янмин натолкнул на мысль увязать в единое целое человека и общество, теорию и практику, знание и волю, намерение и действие. Хунаньцу Ван Фучжи Мао обязан своим представлением о мире как вечном потоке, в котором историю движет вперед изначальная переменчивость вещей.

К восприятию чужих понятий Мао относился весьма вдумчиво. Перед тем как взять на вооружение или отвергнуть новую для себя концепцию, он скрупулезно взвешивал се, иногда соглашаясь с тем, что через несколько месяцев будет без сомнений отброшено прочь. Мао стремился найти такое объяснение политических феноменов, которое «соединяло бы в себе прозрачность самоанализа с объективным знанием, почерпнутым в изучении окружающего мира».

Он поставил перед собой цель выработать доктрину, объединяющую хаотически разрозненные элементы в единое и стройное целое.

Марксизм не был первым учением, на котором Мао остановил свой выбор. В 1918 году переводов Маркса или Ленина на китайский язык еще не существовало. Весной в Шанхае на страницах тоненького анархистского журнала появилась статья об октябрьских событиях в России. Тираж издания был невелик, и когда Ли Дачжао опубликовал через три месяца в «Синь циннянь» первый на китайском языке солидный материал о ленинской революции, сообщение журнала оставалось настолько незамеченным, что наборщик в типографии слово «большевик» транслитерировал как «Гогенцоллерн». Даже Ли, с воодушевлением твердивший, что «мир войдет в будущее под красными знаменами», не имел четкого представления о сущности большевизма. «Что это за идеология? — вопрошал он. — Очень трудно доходчиво объяснить ее одной фразой». Своим читателям Ли Дачжао тем не менее сообщал: «Большевики — это истинные революционеры-социалисты, убежденные сторонники идей немецкого экономиста Карла Маркса, сутью которых является уничтожение национальных границ и капиталистической системы производства».

Скорее всего Мао прочел эту публикацию, однако она, похоже, не произвела на него особого впечатления. Анархизм, исповедуемый множеством эмигрантских группировок в Париже и Токио, казался ему значительно интереснее. Причиной тому было отрицание анархистами всяких авторитетов, что весьма привлекало китайскую молодежь в ее попытках сбросить с общества оковы конфуцианства. Программу отправки студентов на учебу в Париж тоже разработали анархисты. Когда образованный китаец говорил о «социальной революции», то в большинстве случаев имелся в виду анархизм, а не марксизм. Определяя большевизм как «сокрушительную приливную волну, несущую человечеству свободу», далее Ли Дачжао развивал мысль в духе самых последовательных анархистов: «Отпадет необходимость в конгрессе, парламенте, не нужен будет ни премьер-министр, ни его кабинет, изживут себя законодательство и власть. Вот как понимает основную идею революции двадцатый век». До начала 20-х годов китайские марксисты и анархисты считали друг друга кровными братьями, сражающимися плечом к плечу, только разным оружием.

Под влиянием ректора Цай Юаньпэя, человека самых радикальных взглядов, Пекинский университет быстро стал организационным центром анархистских деятелей. В университете начали преподавать курс эсперанто — языка, который анархисты хотели подарить освободившемуся от границ миру. Студенты украдкой передавали друг другу экземпляр «Фухучжи» («Наставление по укрощению тигров»), автором которого был Лю Шифу, известный своей активной пропагандой «коммунизма, антимилитаризма, синдикализма, атеизма, вегетарианства, универсального международного языка и всеобщей гармонии».