Мао Цзэдун - [20]

Чтобы помочь военному губернатору консолидировать своих сторонников (и разделить сладкие плоды победы), руководитсли этих обществ прибыли в главный город провинции, методично превращая губернаторский дворец, по словам современника, «в подобие бандитского логова».

Но местная знать ждала от них вовсе не этого. Через четыре дня после восстания Джайлс сообщил в Пекин, что противоречия среди правящей группировки достигли той стадии, когда «рука тянется к пистолету или штыку». Послав преданные ему части на помощь восставшим в Учан, Цзяо совершил роковую ошибку. 31 октября неподалеку от Северных ворот попал в засаду и был обезглавлен его заместитель, после чего, как писал Джайлс, «в город ворвались солдаты, причем на пике одного из них торчала голова казненного. Они разыскали в губернаторском дворце Цзяо Дафэна и убили его». Двадцатипятилетний молодой человек пробыл в своей высокой должности всего девять дней.

Мао видел лежавшие на улице тела губернатора и его заместителя. Годы спустя он назовет их «неизбежными жертвами революции. Они вовсе не являлись плохими людьми и преследовали вполне революционные цели, а убитыми оказались потому, что были из бедняков и представляли интересы угнетенных. Землевладельцев и торговцев они явно не устраивали». На деле же все было далеко не так просто. Цзяо слишком недолго пробыл у власти, чтобы в городе сложилось хоть какое-то представление о политике, которой собирался придерживаться губернатор. При этом провинциальная элита видела в нем, безусловно, угрозу своему существованию. Принявший в тот же день присягу в качестве губернатора Тань Янькай, академик от литературы и выходец из знатного семейства, был, по сути, членом той же элиты.

Положение в Чанша, как и во всей долине реки Янцзы, оставалось весьма накаленным. Опубликованный от имени шестилетнего императора и выдержанный в патетических тонах эдикт гласил: «Вся Поднебесная империя не находит покоя. Умы людей смущены… Виноват в происходящем один я. Вот почему я объявляю миру о своей клятве реформировать общество… Солдаты и население… не несут никакой ответственности за события в Хубэе и Хунани. Если они останутся верными своему императору, я забуду о случившемся. Как человек маленький, но вознесенный над головами своих подданных, я вижу, что наше славное наследие уже почти повержено в прах. Признавая свою вину, я горько в. ней раскаиваюсь».

В начале ноября по Гонконгу, будоража жителей, поползли слухи о том, что Пекин пал, а императорская семья заключена под стражу. И хотя слухи не подтвердились, население столицы ощущало себя в осаде. На стены Запретного города взгромоздили пушки. Затем пришла с ходу опровергаемая весть, будто император бежал в Маньчжурию. Нет, империя еще сопротивлялась. Только четыре провинциальных центра находились в руках повстанцев. Преданные трону войска перешли под Ханькоу в контратаку и, применив немецкие зажигательные снаряды, дотла сожгли китайские кварталы города. Вскоре после этого отряды императорской гвардии заняли Нанкин. Замеченных на улицах мужчин-китайцев без косички казнили на месте. Студенты, подобно Мао ее отрезавшие, прятались кто где мог.

Когда соотношение сил замерло в неустойчивом равновесии, Мао внес коррективы в свои планы присоединения к армии. Студенчество приступило к созданию собственных вооруженных отрядов, но, поскольку их роль Мао представлял себе довольно смутно, он решил записаться в регулярные части. В то время так поступали многие. За первые недели революции только в Хунани в армию вступили более 50 тысяч человек. Принимая во внимание царившую в обществе неопределенность и то, что в Китае проигравший всегда испытывал на себе полную меру насилия победителя, такое решение молодого человека свидетельствовало об изрядном мужестве. Множество новых рекрутов отправлялось в Ханькоу, где позиции революционных сил подвергались наиболее яростным атакам правительственных войск. Местные бои иноземный наблюдатель описывал как «самые кровопролитные… из тех, что в то время велись. Столкновения длились по четыре дня кряду… Обе стороны были заняты настоящей резней». Даже для тех, кто, как и Мао, оставался в Чанша, жизнь в условиях военного времени оказывалась обескураживающе короткой. «Бесконечные уличные потасовки либо среди солдат, либо между ними и гражданским населением, — пишет Джайлс. — Какого-то мужчину, заподозренного в связях с маньчжурами, солдаты прямо на улице разорвали в клочья, а отрезанную голову принесли к дворцу губернатора. Другого привязали к деревянной рамс и нашпиговали пулями».

Были подавлены несколько попыток мятежа, а однажды полк, в котором числился Мао, выставили против взбунтовавшихся частей. Высокопоставленный военачальник с сожалением признавал, что понятие дисциплины в войсках отсутствовало напрочь: «Сеять разруху у них почитается за доблесть, а неподчинение приказу является нормой поведения. Наглость означает равенство, принуждение — свободу». В пик наивысшего расцвета анархии американская миссия в Пекине приказывала соотечественникам покинуть Хунань и не возвращаться туда до тех пор, пока ситуация не стабилизируется.