Манускрипт с улицы Русской - [4]

Возле Въездных ворот затрубили рога, литовские стражники подняли вверх алебарды, лучники выбежали на площадь, выкрикивая:

— Дорогу, дорогу!

За армянскими рядами поднялся шум, литовские евреи, увешанные дорогими изделиями и бархатом, быстро пробрались к проходу, а от паперти Покровской церкви двигались калеки-нищие: безногие, слепые, безрукие, хромые, с оголенными синими коленями, с выставленными культяпками, открытыми гноящимися язвами. Их, точно это были не люди, лучники отталкивали ногами. Нищие хватали воинов за голенища сапог, откатывались назад и снова ползли вперед.

— Дорогу! Дорогу!

Из настежь открытых ворот в сопровождении ратников стремительно вышел рыцарь в шлеме, увенчанном страусовым пером, в панцире, с наброшенной накидкой из лосиной кожи-сырца, с широким мечом на боку.

Он шел, опустив, словно бык, голову, не глядя по сторонам, не обращая внимания на зазывные выкрики и просьбы купцов.

— Подай милостыню, наш православный князь, наш славный заступник, угодный господу богу! — скулили калеки, и рыцарь, не останавливаясь, бросил горсть монет в толпу, и вдруг мощным эхом разнеслось от толпы, где стояли скоморохи:

— Слава Свидригайлу! Слава князю русскому и литовскому!

Свидригайло остановился, лицо налилось кровью, будто где-то в глубине его души кипела скрытая ярость, однако деланная улыбка тут же осветила хмурое лицо, князь круто повернул вправо, подошел к толпе.

— Кто вы такие, что воздаете мне хвалу? — спросил Свидригайло, окидывая взглядом пеструю кучку людей в смушковых шапках, шляпах, в сермягах, сердаках, дубленых кожухах, в скоморошьих разноцветных кафтанах.

— Всякие, князь, тут, — за всех ответил неказистый мужчина в бархатной ермолке, из-под которой спадали на воротник серого суконного кафтана редкие волосы. — Свободные и несвободные, кметы и каланники, тяглые люди и ремесленники. И скоморохи, и нищие тут. А ты, князь, каких ищешь? Или, может, воины нужны?

Свидригайло бросил острый взгляд на мужчину, встретился с его пристальными и умными глазами, что пронизывали князя из-под косматых бровей, и ответил:

— Нужны. Много людей надо мне — таких, чтобы у них было чем воевать и за что воевать.

— А за что, князь? — спросил мужчина. — Знаем, что мещанин воюет за магдебургское право, шляхтич — за шляхетскую хартию, земледелец — за двор, жолдак — за жолд. За что будет воевать тяглый смерд — за калан[7]? Зварич[8] — за соль? Данник — за подымное и роговое?

— А я и не собираюсь их звать, любомудр. Да и с чем они пойдут на рать?

— А ты позови. Разве не слышишь — хвалу тебе воздают, надеются на тебя. Токмо с нами силен будешь. Ты дай им волю, так они с ухватами пойдут сражаться за Отчизну.

Князь опустил голову — подумал с минуту, потом посмотрел исподлобья на худощавого человека с умными глазами и спросил:

— А что такое Отчизна?

— Ныне она для людей то, что я уже сказал. А для нищих — деревянная мисочка для подаяний. Ты же сделай так, чтобы Отчизной для них стала земля, на которой они живут!

— А потом набирать мне ратоборцев вон из тех? — указал Свидригайло на калек и громко засмеялся.

— И они были когда-то людьми. А ныне — черви...

— Смешной ты человек и неумный. Хотя и непохоже, да, наверно, сам еси смерд?

— Я русин, княже. А ты за Русь хочешь воевать.

На скулах князя забегали желваки, он повернулся, за ним стали литовские ратники, и теперь Свидригайло оказался лицом к лицу со скоморохами, впереди которых стоял красивый парубок с гуслями под мышкой. Князь сделал шаг в его сторону, но остановился и, подумав мгновение, сунул руку в карман. Вытащил дукат и бросил гусляру.

— Ты их вожак? Сегодня, как ударят в колокол на Покрове, приходите в Стыровую башню петь на моем банкете.

И направился по площади в сторону русинского боярского стана.

— Верни ему дукат, хлопче, — произнес мужчина. — Негоже певцу садиться за один стол с сильными мира сего.

— Почему же? — хмыкнул Арсен. — Мелите языком... А мы — у кого пиво пьем, тому и честь воздаем.

— Гляди, чтобы не перепил. Чтобы на похмелье не проснулся, случаем, в колпаке с колокольчиками.

— Да кто ты такой, что всех поучаешь? — огрызнулся гусляр. — Пророк или кто?

— Да нет... Я, хлопче, Осташко Каллиграф. Из Олеско.

Сказал, повернулся и затерялся в толпе, а потом к Арсену подошел одноглазый, без руки старец и сказал:

— За что ты нас обидел, скомороший вожак?

— Гур-гур, едет Юр, — ощетинился Арсен и приблизился к старцу. — А ты кто такой?

— Ровня тебе. Я — атаман перехожих калик.

— Да как ты смеешь, голодранец? — закричали скоморохи, и цыган отпустил цепь, на которой держал медведя.

Зверь заревел и бросился на старика. Тот попятился, нищие бросились врассыпную.

— Бегите, подвальные крысы, если не хотите узнать, что такое аминь в отче наш! — захохотал им вслед Арсен.

И умолк. На него издали глядел то ли с презрением, то ли с сожалением атаман нищих, покачивая головой, и Арсену стало стыдно. Давно ли сам побирался?..

Нищенствующие студенты Ягеллонского университета — жаки — бродили по Краковскому предместью, выпрашивая деньги и хлеб, потому что, видите ли, им захотелось надеть на голову рогатый берет бакалавра, а есть нечего и из бурсы схизматиков их прогнали. А люди остаются людьми: кто дает подаяние, а кто палкой гонит. Нередко они возвращались в свои подвалы с тощими сумами и голодные. Арсен из Перемышля остановился возле ухоженного домика, в котором жили львовские художники и резчики, украшавшие каплицы в кафедрах Вавеля.