Манускрипт с улицы Русской - [188]

— Когда не хватает сил, — промолвил неожиданно спокойно Сефер Гази, — надо, Ислам, воспользоваться хитростью. Я когда-то показывал тебе каменное изваяние в Ашлама-дере, которое природа будто умышленно создала тебе в назидание. Но ты не послушался... Я еще раз терпеливо объясню тебе, Ислам: правитель должен соединить в себе смелость с хитростью. В противном случае ты лишь воин — тогда бери в руки мечи сражайся, но не берись за руль управления государством.

— Что случилось, Сефер-баба? — спросил ИсламГирей, когда аталик закончил свое пространное наставление.

— Ты должен был бы уже догадаться, что... Если твой враг даже букашка, то считай ее слоном. А Мухаммед все же хан, в его руках власть. Я долго бродил возле ворот сарая, немало денег и терпения стоило мне добиться встречи с Замбулом, которого когда-то купили на кафском рынке за тридцать пиастров. И все-таки встретился с ним, и он устроил мне аудиенцию у великого визиря. А когда уже должна была решиться твоя судьба, чауш Мухаммед-Гирея прискакал с доносом, что ты рассылаешь бунтарские письма по всему Крыму. Пугливый заяц иногда становится львом. Ты раскрыл карты перед трусливым Мухаммедом, и он теперь сожрет тебя. Ты забыл, что пес, который хочет укусить, не оскаливает зубов... Я пытался отрицать, но визирь показал мне письмо, написанное твоей рукой. Сегодня ты ждал не меня, а торговое судно, я знаю. Оно арестовано в Золотом Роге, твоих друзей завтра повесят, а мы с тобой отправимся на остров Родос.

Словно отрубленная, голова Ислама упала на грудь.

— Оттуда никто не возвращается...

— Даже тогда, когда стоишь у эшафота и холодная веревка прикасается к кадыку, — узкие глаза Сефера были ясными, в них не было безнадежности, — даже тогда не говори, что все пропало...

На следующий день Ислам-Гирей и его верный наставник Сефер Гази плыли под охраной двадцати янычар на турецком судне по Эгейскому морю, на юг.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Беседы с мудрецами необходимы более царям, чем царские милости мудрецам.

Саади

В одну из последних ночей рамазана, перед рассветом, когда правоверные завтракали перед дневным постом, край полной луны закрылся черным полукругом, темное пятно подошло к середине диска, а потом постепенно сползло.

«Что-то случится в султанском дворе, кого-то не станет в Биюк-сарае, — шептали люди, выйдя на улицы Стамбула. — Когда происходит затмение солнца — то султана, а если луны...»

Видел затмение луны и Аззем-паша. Он не был суеверным, но затмение, которое предвещало смерть великому визирю, очень соответствовало обстоятельствам, сложившимся во дворе, — всего можно было ожидать.

На Ибрагима, окруженного охраной и стенами, истощенного вином и гаремными ночами, все чаще и чаще находила мания страха и подозрительности. Иногда он неистовствовал в безумном гневе, которого боялся даже Замбул. Султан искал тогда жертв, и не одна голова постельничьего или чашедержца скатывалась с плеч на пол тут же, в султанских спальнях. После нервных припадков Ибрагим впадал в меланхолию, вызывал к себе великого визиря и принуждал его слушать свои стихи или маньячные планы покорения Руси, Италии, Венгрии. Аззем-паша каждый день ждал безрассудного приказа, которого нельзя будет не выполнить. А тогда, известно, конец. Нур Али давно ждет такого случая.

Великий визирь чувствовал теперь больше, чем когда-либо, жгучую потребность встретиться с кем-нибудь умным, кому мог бы доверить свои мысли и сомнения, кто поддержал бы его и дал совет. В Биюк-сарае такого человека не было.

Однажды тайные агенты донесли о том, что в Стамбуле снова появился меддах Омар: он беседует с людьми, выслушивает их жалобы. Что делать с ним?

Аззем-паша много слышал о меддахе Омаре во времена Амурата. О мудреце, который у стен Багдада разгадал сон бешеного султана и каким-то чудом остался жив, ходили легенды. Великий визирь приказал разыскать Омара и пригласить его в свой дворец на первый день байрама.

Когда сторож, настойчиво барабаня о деревянную доску, известил правоверных об окончании поста, в приемную визиря пришел меддах Омар. С минуту они стояли друг против друга, поразительно похожие, словно близнецы: одинакового роста и возраста, оба седобородые и высоколобые, они отличались только одеждой. Визирь — в белой меховой накидке, Омар — в простом, выцветшем от дождя и солнца бурнусе. Встретились, словно сыновья одной матери, которых разлучила судьба еще в детстве и повела по разным дорогам: одного к власти, другого к народу, одного сделала властелином, второго мудрецом. А на склоне лет свела их снова, чтобы каждый из них рассказал о своем опыте, своей правде.

— Ты просил меня, великий визирь, пусть бог ниспошлет тебе жизнь вечную, чтобы я пришел к тебе, — поклонился меддах Омар. — Что же принудило могущественного властелина, который держит в руках тысячи войск, миллионы народа и государственную печать, обратиться к убогому меддаху, у которого нет ничего, кроме крупицы простой человеческой мудрости, подаренной аллахом?

— Сомнения, — кратко ответил Аззем-паша.

Не дожидаясь приглашения визиря, меддах присел на расшитую серебром подушку, напротив него сел визирь. Омар присматривался к лицу Аззема-паши: не было в нем ни высокомерия, ни жестокости тирана, ни недоступности повелителя. Омар знал всесильных мира сего, но встречал среди них только грубых, вспыльчивых, высокомерных, глупых, жестоких людей. Повелителя, который сомневается, еще не встречал.