Манускрипт с улицы Русской - [189]

— Сомнения необходимы, — сказал он. — Ибо кто не сомневается, тот не размышляет, кто не размышляет, тот не прозревает, кто не прозревает, тот остается слепым. Но я не знаю, как говорить с тобой, чтобы мои слова принесли тебе пользу. Ведь ваш шейх-уль-ислам сказал, что слов, которые приносят вред вере и власти, не надо знать и не нужно говорить; слова, записанные в книге пророка, надо произносить, но понимать их не обязательно, о недостатках вельмож можно знать, но говорить о них запрещено. Как позволишь мне говорить с тобой?

— Говори правду. Ибо должен хотя бы один из владык знать истину. Каждое мгновение нынче приносит непонятные загадки, отгадать которые я не в силах. Когда-то было совсем иначе. Прежде эпоха продолжалась десятки лет, и человеческие умы приспосабливались к ней, теперь же на один день приходится десять эпох. Я растерялся, я не понимаю, где истина, а где заблуждение, где золото, а где мишура. Вижу, какая образовалась пропасть между двором и страной, между нуждами людей и тем, что мы им даем, между словом и делом. И не знаю, как преодолеть ее. Кто виновен — султан, визирь, кадиаскер? Но ведь сановники меняются, а пропасть становится все глубже. Двор требует денег, отягощает подданных налогами, и чем дальше, тем меньше становится золота в государственной казне. Народ стонет, но империя от этого не становится могущественнее..

— Это закономерно, визирь. Между потребностями государства и потребностями народа существует вечное противоречие. Но при умных, хороших и образованных правителях эта пропасть настолько узка, что ее всегда можно легко преодолеть. Что же произошло у нас? До тех пор, пока слава завоеваний была общей целью государства и народа, народ не щадил своей жизни ради этой славы. Потом один человек взял власть в свои руки, народ попал в зависимость от самодержца. Один человек за всех думать не может, он впадает в заблужде ние, мысли миллионов не могут совпадать с мыслями одного человека. Самодержец стремится к роскоши, и расходы превышают доходы. Он хочет славы для себя и завоевывает чужие страны. А каждое завоевание чужой земли вселяет в народ тревогу, потому что тогда жизнь его в постоянной опасности. Люди жаждут мира, а не чужих земель, которые не приносят им ни радости, ни хлеба. Властелин принуждает подданных воевать, и подданные неохотно проливают кровь за то, что им чуждо. Самодержец взимает налоги на военные расходы, над имуществом людей постоянно висит угроза, люди утрачивают интерес к его увеличению. А богатство государства зависит от личного богатства людей. Если у них нет богатства — где же его возьмет государство? Когда народ угнетен — казна пустая...

— Ты, умный старец, действительно говоришь о страшных вещах, — задумчиво произнес Аззем-паша. — Твои слова свидетельствуют о безвыходном положении Турецкой империи. Я же думаю о ее могуществе, а не о гибели и ищу путей к ее укреплению.

— То, что рвется, бесконечно штопать нельзя. Мы, правда, неутомимо штопаем, но чем? Догмами старого корана, который навевает много мыслей и поэзии, но стал непригоден для управления государством. Тысяча лет минула со времени его сотворения, а мир и народы, обычаи и взгляды не остаются неизменными. В мире происходят беспрерывные изменения, коран же остается таким, каким был во времена халифов пророка. Поэтому богословы допускают много ошибок. А их используют проворные приспособленцы ради наживы. Народ перестает верить им. Покоряется, но не верит. Хвалит, но не любит. Говорит одно, а думает другое. Правители чувствуют это и все меньше и меньше доверяют своим собственным сыновьям и держат их в повиновении руками чужеземцев-янычар. Поэтому возникают бунты, а бунты — это начало упадка империи.

Аззем-паша поднялся на ноги.

— Омар, — сказал он, — дай мне подумать. За то, что ты поведал мне, тебя можно отвести на эшафот, но от этого не окрепнет Турция. Если ты прав, тогда не за что наказывать тебя, если же ты ошибаешься, то твое риторическое искусство не подорвет государственных устоев. Ты мыслишь, а мыслящие люди должны жить. Приди ко мне через семь дней. Я хочу продолжить наш разговор.

В первый день байрама в Стамбул съехались купцы и торговцы со всех концов империи. Как и ежегодно, после рамазана на Бедестане должны были происходить султанские торги. Субаша объявил, что открывать торги будет сам султан Ибрагим.

Ювелир Хюсам отважился еще раз понести свой товар на рынок. Надо было продать хоть немного своих изделий, чтобы уплатить налог. Старосте ювелирного цеха, уста-рагину, донесли, что Хюсам продолжает изготовлять браслеты, медальоны, амулеты, а в цех вступать не желает, поэтому староста и наложил на него неимоверно высокий налог — восемьсот акче. Таких денег Хюсам не мог раздобыть, если бы даже продал все, что у него есть, вместе со своими башмаками. Правда, за один только рубиновый амулет он мог бы получить намного больше, но кто его купит?.. Нафиса болеет, редко уже подымается с постели, а купить ей чего-нибудь вкусного не на что. На дастархане Хюсама уже давно не было ни пастирмы, ни баклавы