Мантык-истребитель тигров - [41]
Я целил как раз в глаза зверя. Я решил не дожидаться прыжка — момента, в который я легко мог бы промахнуться, — и выстрелил…
С ужасным ревом тигрица поднялась на дыбы. Боже!.. Как громадна она показалась мне в это мгновение!
Ломая вокруг себя сучья, зверь метался и прыгал, обтирая свою морду передними лапами; эти бешеные скачки были бессознательны — тигрица была слепа: я выбил ей разом оба глаза.
Что есть духу, бегом, бросив на дороге оборвавшийся ягдташ и фазанов, я пустился по тропинке и уже на берегу Дарья, в виду глиняных укреплений форта, упал на землю в полном изнеможении.
Моя Альфа улеглась рядом со мною, держа в зубах одного из растерянных мною фазанов, которого она успела подобрать во время нашего позорного бегства.
Через неделю киргизы, пасшие верблюдов в саксауле, набрели на полуобглоданный волками труп тигрицы. Бесчисленные муравьи доканчивали работу четвероногих падальщиков, киша черными толпами около разлагающегося трупа.
Тигрят, несмотря на все старания, не могли отыскать вовсе, хотя целая неделя употреблена была именно на это предприятие.
Н. Н. Каразин
В КАМЫШАХ
…Чудно хорошо было в густых камышах, когда Касаткин, плотно позавтракав у гостеприимного Нурмеда, выбрался из полувыгоревшей полосы, прилегающей к самому берегу реки, и попал в нетронутую, первобытную глушь почти тропических джунглей. Все, куда только ни хватал глаз, представляло собою непроходимую, сплошную чащу гигантских стеблей: пушистые метелки высоко колыхались, рисуясь в дымчатой синеве утреннего неба; словно кусочки зеркал, блистали и искрились покойные затоны; нога вязла в мягком мхе болотистых прогалин, а тысячи самых разнообразных ярко окрашенных птиц поминутно вылетали из-под ног, поднимались на недосягаемую высоту, исчезая в воздушном пространстве, или, стелясь над самыми зарослями, перелетали на другое, более спокойное место.
Дикая свинья с поросятами шарахнулась из-под густого куста джиды, хрюкнула, ощетинилась на подлетавшую к ней с лаем Альфу, но заметила парусиновую рубаху охотника и тяжело побежала меж кочек, спасая свое хрюкающее и повизгивающее семейство. Острая, ушастая мордочка степного волка показалась невдалеке и спряталась; Живая, блестящая, словно стальная пружина, змейка переползла через кабанью тропу, по которой шел Касаткин, и стала зарываться во мху, шипя и выставляя по временам свою злую головку… Тс!.. Альфа сделала мертвую стойку.
— Берегись! — чуть слышно произнес Касаткин и осторожно взвел курки, прижав спусковые крючки, чтобы не слышно было щелканья.
— Пиль!
Глухо хлопая крыльями, вылетел громадный фазан-петух, ярким пятном блеснув на солнце.
Синий дымок выстрела закрыл его на мгновение, ветер подхватил эту далекую струйку, подхватил и два-три цветных перышка, замелькавшие в воздухе, а убитая птица, перекувырнувшись раза два, как камень полетела вниз, прямо в чащу, — и ее длинный хвост показался еще длиннее, мелькая в этом быстром полете.
Не успел охотник продуть ствол ружья, не успела Альфа принести отысканного фазана, а уже справа и слева еще слышится тревожное хлопанье крыльев — и из камыша, словно ракеты, взлетают красные птицы.
«Бух! бух!» — только и слышится в камышах, и протяжное эхо несет далеко звук этих выстрелов, несет до самого аула, временно расположившегося у затонов. Встревоженная киргизка внимательно прислушивается к непривычному звуку, оставив на минуту тяжелый пест, которым она толкла сухое просо в неуклюжей деревянной ступе.
Десятка два верблюдов паслись в сторонке — и те подняли глупые мохнатые морды и перестали пережевывать свою вонючую жвачку; тощие собаки, игравшие с голыми закопченными ребятами, подняли усиленный вой; а сам старый пастух Гайнула прикрикнул на свою разыгравшуюся отару, прислушался еще немного и машинально пощупал нож за поясом, как бы думая: «Все лишняя осторожность не мешает. Мало ли какого дьявола принесет с той стороны, где слышатся эти подозрительные выстрелы!».
А Касаткин, знай, палит и палит; и забыл он в эту минуту все на свете, кроме ружья и на славу выдрессированной Альфы…
Солнце высоко поднялось, стало над самой головой и сильно припекает верхушки зарослей. Устал Касаткин — сел на одну из кочек, что оказалась посуше; снял шапку и вытер платком свой вспотевший лоб.
— Есть хочешь, а?.. Погоди: вот придем в аулы — там дадут тебе хорошую баранью кость, — погладил он по голове Альфу, все как-то жавшуюся к его боку.
«Верно, в сумке кусок чего-нибудь съестного остался, она чует», — подумал охотник и стал шарить рукою именно в том отделении, где могло бы оказаться съестное. Однако ничего не оказывалось.
— Да ты чего визжишь?.. Чего ластишься?.. Эге, кто там?..
Касаткин стал подозрительно оглядываться. Он заметил наконец, что собака беспокоилась — и ее гладкая шерсть, особенно на шее, становилась дыбом, и в визге ее слышались то боязливые, то сердитые ноты.
Два желтых, круглых, как пятак, глаза пристально смотрели на Касаткина сквозь решетку камышовых стеблей. От этих глаз охотника отделяло не более двадцати шагов. Вздрогнул Петр Михайлович — и как ни привык он к подобным встречам, но все-таки невольный холод пробежал по всем его жилам.
