Нашел рыжий мурашка можжевелинку и поволок в свою родимую кучу; во всю муравьиную прыть помчался…
Ноша, ведь, не тяжелая, а дорога знакомая, гладкая, без сучка, без колдобинки; сегодня утром уж раз десять по ней сбегал.
Бежит, пыхтит, торопится… Бац — и полетел кувырком со всего разбега, добычу выпустил; со страха в голове помутилось…
Очнулся мурашка, глядит: яма глубокая, да широкая!.. Поднял голову:
— Ого-го-го! С какой это я вышины грохнулся! Что за диковина! откуда это яма такая появилась? Сколько лет живем в околотке, никогда такой здесь не было.
Обошел муравей по дну вокруг, кое-как с трудом, наверх выбрался, глядит вниз, раздумывает, а тут другие мураши-товарищи, кто с ношею, кто порожнем ползут…
— Легче, братцы, дорога перегорожена!
— Что да кто, да как, да почему? — посыпались расспросы… бегают по краю, суетятся, хлопочут…
Приковылял к ним жучок-усачок.
— Там, говорит, поправее желтого лопуха, еще такая же выкопана.
— Далеко? — спросили муравьи.
— Да так, ежели по-нашему, по-жучиному, считать, так с полверсты будет, а по-вашему, муравьиному — наберется полторы с хвостиком.
Прыг к ним чуть не на голову зеленый кузнечик.
— Что за народ собрался?
Объяснили муравьи — так, мол, и этак.
— Да нешто, одна здесь яма такая, — покрутил усом прыгун. — Я уж штуки четыре таких перемахнул! Это точно, что здесь их прежде не было, а только нам наплевать! Мы и не такие перескакивали!.. Вот, например, это бревно — изволите видеть? Гоп, оставаться счастливо!
Только его и видели.
— Ишь, ты! Скакун-верхолет! — проворчали муравьи. — Тебе хорошо! Тебе везде дорога, а нашему брату, крючнику, — тоже полверсты обходу несладко с кулями переть из-за этого овражища… И какой леший, прости Господи, его тут выкопал?!
Набежал воин-муравей; только хотел на рабочих прикрикнуть, распечь за лень, как следует, да заметил яму, призадумался, проворчал под нос: «Вот так оказия!» и послал гонца тревогу бить, войска вызвать из казармы.
Приполз еще жук рогатый, прибежала жуженица шустрая, улитка приползла на салазках, божья коровка коралловая со стебелька слетела, нанесло ветерком комаров с полдюжины, прожужжала пчела с золотым носком, да пара мух зеленых… Бабочка с белыми нежными крылышками неслышно припорхнула…
Только бы двое-трое на шесте сошлись, а то сейчас, невесть что любопытных со всех концов соберется. Так и теперь. Не успела золотая полоска луча солнечного, утреннего, на аршин по мху продвинуться, а уж у ямы диковинной такая пошла толчея, что многие из зевак, наиболее любопытных, на самое дно вверх тормашками кувыркнулись. Кому ничего, спола-горя, а кому плохо пришлось! Один таракашек круглый как упал на спину, так и по сю пору всё лежит-барахтается, лапками-коротышками дрыгает, перевернуться не может.
За малыми, кто и побольше стали подваливать. Первая мышка серая приспела, увидела яму, со страха только пискнула. Шлепнула в самую середину лягушка зеленая, придавила, было, кое-кого, да слава Богу вывернулась… Кубарем прикатался еж колючий… Легче, невежа неотесанный! видишь — публика!? Налетели воробьи… чего-чего… чем? — полюбопытствовали.
— Никто, ничего и ничем, а вот что! — указывают им на причину сходки.
Потолковали между собой воробьи, сразу заспорили, как бабы на базаре, сразу передрались, сразу и помирились.
Выглянула белка из дупла, вниз с ветки на ветку спустилась: тоже, ведь, — куда любопытно!
Испуганно заворковали наверху голуби. Не видать их робких, в густой зеленой чаще, только голос их ласковый слышится…
Змея серая, с оранжевым брюхом, в полой сухой листве прошуршала. Пролаз-хорек, сунулся, было, да поодаль, за сучком, невидимкою притаился; заблестели, как угольки, глаза бархатного соболя; острые ушки лисьи, настороженные, из-за лопухов показались. Проходили мимо стороной волки вереницею, тоже остановились, выслали большака — проведать, в чем дело? Ломая чащу, кряхтя и пыхтя, прибрел кабан-секач, чавкая смачно клыкастыми челюстями.
Лось — бык здоровенный — набежал, попятился, было, назад, да рогами погрозил: — Никто, мол, меня не трогай, а по какому случаю базар собрался — прошу поведать.
А наверху, на ветвях дубовых, еловых, сосновых, осиновых, собралась вся пернатая публика: — тетерева да рябчики, малиновки да рябиновки, дрозды да скворцы, чижи да зяблики, даже филин-пугач в глубоком, гнилом дупле закопошился.
Что только было в лесу зверья по близости — все собрались на сходку, друг у друга переспрашивают, в чем дело — понять не могут. Насилу добрались толку. Да и то, спасибо, лисица выручила: попросила минуточку всего внимания и доподлинно, обстоятельно всё изложила, по порядку.
— Милостивые государыни и милостивые государи — начала она, обмахнулась хвостом, как веером, и слегка в лапку откашлялась. — Оно, конечно, муравьи, известно, насекомые, конечно, нельзя сказать чтобы глупые, но, во всяком случае, малые; если сравнивать, например, с господином лосем или хотя с вами, господин кабан, то даже, можно сказать, микроскопические…
— К делу! к делу!.. Нечего тут зубы заговаривать, — раздались нетерпеливые голоса.
А кабану неловко стало, что, благодаря болтливости лисьей, на него обратилось общее внимание; он досадливо мотнул щетинистой мордой и прохрюкал:
