Мантикора - [16]

Но в следующей части завещания, где речь шла о личных долях, меня ждал-таки щелчок по носу.

Я уже говорил, что человек я богатый. Немало денег досталось мне от моего деда — не то чтобы он завещал их мне напрямую, но так вышло, — к тому же я неплохо зарабатываю как адвокат. Но в сравнении с моим отцом я мелкая рыбешка, просто «зажиточный» — именно так он обычно с презрением называл тех, кто из нищеты, положим, выбился, однако не обладал никаким весом в горнем мире финансов. Первоклассные хирурги, лучшие адвокаты и некоторые архитекторы были именно что «зажиточными», но не имели ни малейшего влияния в том мире, где мой отец властвовал как король.

Поэтому я и не предполагал, что доля, которая достанется мне, сможет сильно изменить мою жизнь или избавит меня от всяких забот о хлебе насущном. Нет, я хотел узнать, как отец распорядился относительно меня в завещании, потому что понимал: это будет мерой того, как он меня оценивал. Как человека и как сына. Он явно полагал, что я могу распоряжаться деньгами, иначе не выдвигал бы меня на пост главы «Кастора». Но вот какой части его денег (а вы должны понять, что деньги были мерилом его представлений, его любви) я был, по его мнению, достоин?

Денизе была оставлена кругленькая сумма, но капитала она не получила, только немалый годовой доход пожизненно — или (это было очень похоже на отца) до тех пор, пока она остается его вдовой. Уверен, он думал, что таким образом защищает ее от охотников за приданым; но еще он не подпускал охотников за приданым к тому, что принадлежит или принадлежало ему.

Неплохая сумма была оставлена «моей дорогой дочери Каролине», и эти деньги переходили к ней немедленно и без каких-либо оговорок — потому что если бы Бисти в один прекрасный день подавился в своем клубе рыбной косточкой, а Каролина тут же вышла бы снова замуж, отец и глазом не моргнул бы.

Очень крупный капитал был завещан на основе доверительного управления «моим дорогим внукам, Каролине Элизабет и Бойду Стонтону Бастаблам и в равных долях per stirpes[12] любым законным детям моего сына Эдуарда Дэвида Стонтона со дня их рождения». Ну вот, теперь вы сами видите.

— Ваш отец был недоволен, что у вас нет детей?

— Именно так он и хотел быть понятым. Но разве вы не заметили, что я значился просто его сыном, тогда как все остальные — непременно с приставкой дорогой-любезный? Это исполнено глубокого смысла в документе, который отец тщательно готовил. Вернее было бы сказать, что он сердился на меня, поскольку я не хотел жениться и вообще не желал иметь никаких дел с женщинами.

— Понимаю. А почему?

— О, это долгая и очень запутанная история.

— Да, обычно такие истории долгие и запутанные.

— Я не гомосексуалист, если у вас это на уме.

— У меня на уме не это. Если бы существовали простые и быстрые ответы, психиатрия не была бы столь трудным поприщем.

— Мой отец очень любил женщин.

— А вы любите женщин?

— Я очень высокого мнения о женщинах.

— Я спрашивала о другом.

— Мне вполне нравятся женщины.

— Вполне — для чего?

— Чтобы приятно проводить с ними время. У меня много знакомых женщин.

— А у вас есть женщины-друзья?

— Как вам сказать… В некотором роде. Обычно их не интересует то, о чем мне хочется говорить.

— Понимаю. А вы были влюблены?

— Влюблен? Ну конечно же.

— Сильно?

— Да.

— У вас были половые связи с женщинами?

— С женщиной.

— И когда в последний раз?

— Это было… постойте-ка… двадцать шестого декабря тысяча девятьсот сорок пятого года.

— Ответ, достойный адвоката. Но это же… почти двадцать три года назад. Сколько вам тогда было лет?

— Семнадцать.

— И это была та самая женщина, которую вы сильно любили?

— Нет-нет, конечно же нет!

— Это была проститутка?

— Конечно нет.

— Кажется, мы подходим к болезненной теме. Ваши ответы становятся краткими, формулировки нехарактерно скупы.

— По-моему, я отвечаю на все ваши вопросы.

— Да, но поток красноречия иссяк. И наш час, кстати, тоже истекает. Осталось время только сказать вам, что в следующий раз мы пойдем другим путем. Пока что мы, так сказать, только готовили почву. Я пыталась выяснить, что вы за человек, и, надеюсь, вы тоже хоть немного выясняли, что представляю собой я. Собственно анализ еще, можно сказать, и не начинался, потому что я говорила мало и на самом деле еще ничем не помогла вам. Если вы захотите, чтобы мы продолжали (а принять решение надо будет уже очень скоро), нам придется копнуть поглубже, и если все пойдет хорошо, мы вскроем следующий пласт, а продолжать в таком вот импровизационном духе больше не будем. Но прежде чем вы уйдете, скажите, как вам кажется, то, что отец не оставил вам по завещанию ничего, а только вашим детям, если они у вас будут, это было наказание? Это он на своем языке давал вам понять, что не любит вас?

— Да.

— А вам важно, любил он вас или нет?

— Неужели это нужно называть любовью?

— Слово-то ваше.

— Это чересчур эмоциональный термин. Мне было важно, считал ли он меня порядочным человеком, мужчиной… достоин ли я, по его мнению, быть его сыном.

— Разве это не любовь?

— В обществе теперь не принято говорить о любви между отцом и сыном. Ну то есть оценка сына отцом, на мужском языке… А весь этот разговор о любви между отцом и сыном отдает чем-то библейским.