Манолито Очкарик - [24]

— Манолито, дружок, иди-ка сюда, согрей мне ноги.

Так он сказал и дал мне двадцать пять песет для копилки, мы с ним всегда так делаем. Я залез к нему в кровать. А у тебя бы хватило духу сказать «нет» психу, у которого нет кровоснабжения в голове? Когда ноги у дедушки согрелись, он вздохнул и сказал, как всегда перед сном:

— Ну вот, это совсем другое дело, — но в тот вечер он на этом не закончил. — Меня поначалу чуть удар не хватил, когда сосед с пятого застукал меня с твоими фломастерами на лестничной клетке. А потом я придумал притвориться, что у меня голова кружится, а твоя мама придумала про маразм. Что, Манолито, неплохо мы все вместе справились, а?

Моя мама все наврала, дедушка притворился психом, а соседи взяли и поверили… И я тоже поверил. Кто бы мог подумать, что я такой дурак, на первый взгляд и не скажешь.

— Значит, ты не свихнулся и не умрешь через три с половиной месяца?

— He-а, сам я, конечно, та еще развалина, но голова у меня светлая.

Елки, ну и денек. Все мои слезные запасы давно вышли, так что оставалось только надеяться, что назавтра больше ничего плохого не случится и меня не угораздит опять совершить какое-нибудь ужасное преступление.

Одно было ясно: похоже, иногда я и сам не знаю, зачем делаю то, что делаю.

— Деда, я не знаю, зачем я это сделал. Не знаю, зачем разрисовал фломастерами подъезд.

А дедушка сказал, что люди не всегда знают, зачем они делают какие-то вещи. Дедушка сказал, с тех пор, как на свете появились фломастеры, разные мальчики то и дело разрисовывают ими стены, а зачем, никто из них не знает.

— А когда фломастеров не было?

Дедушка сказал, что тогда разрисовывали стены карандашами, а до этого красками, а до этого всем, что под руку попадется. Я долго думал, а потом сказал:

— Может, того парня, который нарисовал всяких зверей в пещере Альтамиры, тоже за это ругали.

— Может, и так.

— Представляешь, — я так разволновался, что даже сел в кровати, — а теперь люди деньги платят, чтобы посмотреть.

— Видишь, как оно бывает.

Я заснул страшно довольный, наверно, это была самая счастливая ночь в моей жизни. Потому что больше не надо было трястись, что мне по-крупному намылят шею, потому что дедушка вовсе не свихнулся и не собирался умирать раньше 1999 года, а еще потому что через пять веков сюда понаедут ученые со всего мира, чтобы посмотреть на полоски в подъезде одного дома в Карабанчеле, и во всех учебниках будущего напечатают их фотографии.

Назавтра перед школой я опять вытащил один из своих фломастеров «Счастливого Рождества! Рыбный магазин „Мартин“» и приписал малюсенькими буковками в углу лестницы:

«Манолито Очкарик. Февраль 1993 года».

Я хотел облегчить работу ученым XXV века, а еще мне хотелось, чтобы мое имя было видно на фотографиях в учебниках. Конечно, дедушка мне помогал, но творческий замысел был мой, так что я и есть главный художник.

За мир во всем мире

Десять дней назад (ну, и десять ночей, само собой) наша «сита» Асунсьон нарисовалась в классе в девять утра, тютель в тютель, так что мы остались без своей традиционной пятиминутки, за которую успеваем припомнить друг другу все, чем насолили друг другу накануне.

Закончить мы ей не дали, ор поднялся такой, что стены дрожали. Джиад вскочил и говорит:

— Предупреждаю заранее: Суперменом буду я! Кто еще заявится в костюме Супермена, по роже получит. Супермен у нас на всю галактику один — это я! Кто не врубился, я не виноват!

«Сита» Асунсьон набрала побольше воздуха, и мы все дружно зевнули, потому что в такую рань ни у кого не было моральных сил выслушивать очередную тягомотную речугу. Вот что сказала наша «сита»:

— Я хочу, чтобы в этом году мы с вами подготовились к Карнавалу так, как будто это последний карнавал в нашей жизни. Мы будем участвовать в конкурсе Евровидения на лучший карнавальный костюм, его в эту субботу проводят в одном карабанчельском танцклубе. Там будут выступать ребята со всего квартала. Пора вам наконец доказать всему миру, что вы приличные дети, а не шпана и хулиганье, как можно подумать, глядя на вас.

Тут Ушан говорит:

— А я тогда, по-твоему, кем буду? У меня тоже только костюм Супермена, а новый мне мама ни за что не купит.

Джиад предупредил. И тут же начал изо всех сил махать кулаками, стараясь заехать по роже первому, кто подвернется под руку. Джиаду в таких вот критических обстоятельствах вообще море по колено, он хоть всему классу накостыляет. Не знаю, как это вышло, только подвернулся ему я. Может, права моя мама, когда говорит, что я только и делаю, что кручусь под ногами. Хорошо еще, у меня с реакцией все в порядке, так что я быстренько отбился:

— Джиад, не надо мне бить очки. Мне больше нравиться быть Человеком-пауком, это тебе кто хочешь скажет.

Тут один чувак из моего класса начал выступать, что Человек-паук — это он, а какая-то девчонка хотела быть Красавицей, и ей кровь из носа срочно понадобилось Чудовище… При таком раскладе нам ничего не оставалось, как устроить драку, потому что у нас в классе это единственный способ урегулирования конфликтов.

«Сита» Асунсьон дошла до белого каления и три раза со всей силы шарахнула указкой по столу. Тут мы в массовом порядке очухались и вспомнили, что сидим не где-нибудь, а в школе, на уроке у железной леди по имени «сита» Асунсьон. Наша «сита» говорит, что колотит указкой по столу, чтобы отвести душу. На самом деле она спит и видит, как бы ей поколотить по головам живых людей, только тут ей не повезло, потому что такие штуки теперь конституция запрещает. «Если бы не конституция, — иногда говорит наша „сита“ Асунсьон, — вы бы у меня давно по струнке ходили».