Мангыстауский фронт - [4]

Парень свел редкие белесые брови, под которыми просвечивала розовая кожа.

— В одном, конечно, помогала. Едешь с какой-нибудь чудачкой… Заглох мотор — и все. Железно! — Он захохотал, будто вспомнил что-то удивительно смешное. И такое у него было простодушное лицо, на котором читались, как в открытой книге, жизнерадостность, добросердечие и, главное, непробиваемая уверенность, что его рассказ в самом деле интересен и смешон, что Бестибай тоже засмеялся. Негромко, осторожно, с оглядкой.

Почти сразу же смех перешел в надсадный кашель. Ходуном заходила грудь. В ней что-то бурлило, свистело. Бестибай отвернулся, достал цветастый платок, вытер испарину, выступившую на лбу.

— Верблюжья колючка залетела, — через силу сказал он. — Караганда называется.

— Караганда? — переспросил Саша. — Это же далеко.

— Далеко, — согласился Бестибай, пряча платок. — Из шахты вылезешь — кашляешь-кашляешь. Ничего, утром снова здоровый. Давай, стахановец, норму!..

— Вы в шахте работали?

— Пришлось. В войну в трудовой армии был.

— В Караганде?

— Угу.

— У меня двоюродный брат в тех местах служил. Рассказывал… Шахтерский город.

Халелбек слушал разговор, стараясь не смотреть на отца — на его худую мальчишечью шею, на выпирающие из-под бязевой рубахи когда-то мощные, а теперь истончившиеся ключицы.

…Гложет болезнь. Сдает отец. И почему в тот свой приезд не настоял на больнице… Только время потеряли. А теперь? Помогут врачи или нет?! Ах ты, раньше, раньше надо было приехать за отцом! И как нарочно: не отпускала буровая. Жетыбай — не Эмба… Там структуры известные. Снабжение налажено. А здесь за каждой гайкой скачи в Форт. Хорошо, если найдешь: не одна его бригада просит — другие тоже… Да и масштабы не сравнишь с эмбинскими. Масштабы, масштабы…

В газетах о них пишут. По радио говорят. А большой нефти пока и не нюхали. Где только не бурили за эти годы. И в Кызане, и в Тюбеджике, и в Таспасе пробовали… Теперь вот в Жетыбае. Нефть-то есть. Но где? Сколько? Какая? Еще пахать и пахать надо, пока прояснится…

Может, зря он из Кульсаров сорвался? Разбуривал бы старую площадь, и старики с ним жили бы. Глядишь, и Жалел не подался бы из дому. Все вместе. Как пальцы одной руки. А теперь… Мангышлак большой. Жизни не хватит, чтобы его освоить. Вон американцы… С самой войны на Аляске нефть ищут. Землю скважинами, как гвоздями, утыкали, а толку нет. Может, и здесь то же самое?

Что делать? В Майкудук переезжать? Бурение бросить? Ходить за старой верблюдицей и двумя десятками баранов? Нет, только не это. Столько лет в нефтеразведке. Все с ней связано. Хорошее. Плохое. Вся жизнь. Да и кто перепрягает лошадь, переезжая брод? Сколько осталось жить? Пять… Десять лет…

Халелбек так ушел в свои мысли, что обеспокоенная мать склонилась над ним:

— Нездоровится, сынок? Может, приляжешь? Всю ночь в дороге…

— Нет, апа. Не устал. Так, разное приходит в голову…

…Можно, конечно, и в Жетыбае обосноваться. Тогда прощай Узек. Второй раз с места уже не сдвинуться — дети подрастают, да и годы не те. Узек, Узек… Вот-вот начнутся там работы. И все с нуля. С колышка. Новое месторождение. И какое! Брат, Тлепов о нем столько говорили. Большую нефть ждут… Такой в его жизни еще не было. Узек освоить — можно и умирать спокойно. Свое сделал в жизни.

Как это брат рассказывал про геолога Жихарева?.. Верно: остается то, что остается. Жихареву повезло: открыл Жетыбай. Осталась о нем память…

Халелбек взглянул на часы: «Пора!» — перевернул пиалу, кивнул Саше:

— Поехали?

— Сейчас. Доскажу только. Батя спрашивает, почему я на Мангышлак приехал.

— И почему? — тоже спросил Халелбек. Он с интересом смотрел на паренька, ожидая, что тот ответит.

Саша решительно сжал губы:

— Что такое Мангышлак? Передовой край. Если хотите — фронт! Нужно добыть нефть, несмотря ни на что… — Саша волновался. Видимо, какие-то отцовские слова зацепили парня. — Вырвать ее. А места гиблые. Зимой — бураны, морозы. Летом — жара, пыльные бури. Барса кельмес. Так ведь по-казахски?

Отец внимательно слушал, легонько постукивая костяшками пальцев по пустой пиале.

— Еще одно: вода! Плохо с ней. Значит, ни кустика, ни деревца…

— Говоришь, воды нет? — перебил отец. — Как так? Всю жизнь живу. Мой отец, дед жили — вода была.

— Ученые пишут… Вот специально… Из энциклопедии… — Саша достал тощую, замусоленную записную книжку, перелистал. — Где же? Ага, нашел: «Мангышлак — самый западный выступ восточного берега Каспийского моря. Омывается заливами…» Дальше… «Климат резко континентальный. Осадков около 150 миллиметров в год. Развито главным образом пастбищное животноводство. Постоянных рек нет».

Саша торжествующе глядел на Бестибая. Отец согласился:

— Правильно пишут: рек нет. На земле нет. А под землей — другое…

— Какая разница, — вспыхнул Саша. — На земле. Под землей. Нет и нет.

Бестибай как не слышал, продолжал говорить:

— Наш род много лет мангышлакскую воду пьет. У Келимберды был сын. Мукал. У Мукала — Беимбет. У Беимбета — Сатыбай. У Сатыбая родился Жандай. У Жандая — Бокара. А у того Жанбоз. Сколько колен?

— Шесть.

— Верно, шесть. У Жанбоза было пятеро сыновей. Самые младшие — Айым и Шана. Мой дед Кул — сын Шаны. Теперь подумай: как же без воды столько людей жило?