Мангазея - [26]

30 августа весь караван прибыл в Мангазею. По этому случаю звонили в колокола и стреляли из пищалей холостыми зарядами. У Спасских ворот Кокорева и Палицына встретили воеводы Тимофей Бабарыкин и Поликарп Полтев со священниками и стрельцами.

Леонтий Плехан завел свой коч, как и прежде, в реку Осетровку, сгрузил товары на берег, оставил сторожить сына Ивана, а с Климентием ушел в город. Не узнал Леонтий Мангазею. Расстроилась и похорошела она несказанно. Вместо старого острога, обнесенного тыном, стоял красивый пятибашенный кремль. К южной стене примыкал большой гостиный двор, на улицах гудел и шумел разбитной промышленный и ремесленный люд. Все было не так, но к лучшему. Отыскал Леонтий свою старую избу, оказавшуюся теперь на задворках, а вскоре и переехал туда жить. Через два дня он привез товары на гостиный двор, сложил их в амбары.

А по городу уже ходил слух о том, что новые воеводы рассорились. Вскоре этот слух подтвердился. Вражда зашла так далеко, что Палицын отказался жить под одной крышей с Кокоревым, съехал на посад и заставил торговых и промышленных людей рубить ему новое жилье неподалеку от церкви Успенья. Кокорев развернулся еще шире. Терема его сверкали великолепием — всюду бросалась в глаза роскошь. Решил он завести порядки московского царского двора. Поэтому все, кто обслуживал воеводу, стали называться не денщиками, как раньше, а дворецкими. «Холопей своих, — писал Палицын, — зовет иного дворецким, иных стольники, и то он и сын его говорили при всяких людях беззазорно; а велит дворецкому восходить с кушанием, а иных холопей называет стольники…, а сами те холопи, которые у него учинены в стольниках, друг друга кто кликал: „Стольники! Всходите с кушанием“, а которые люди ходят с ним в мыльню называют мовники». Во время шествия Кокорева в соборную Троицкую церковь перед ним, как перед царем, несли меч и шли его люди с пищалями и саблями. Не менее торжественно обставлялся выход в баню. Тогда его сопровождали «мовники», а духовенство являлось на прием. В мыльне устраивались приемы всякого рода людей. Присутствующие били ему челом и провозглашали здравицу.

Не менее важно вела себя жена воеводы — Мария Семеновна, имевшая, как рассказывали очевидцы, громадную власть над своим мужем. Все, что злого сделал Григорий Кокорев в Мангазее, приписывали ей: «по наущению жены Марьи, и государевых людей велит побивать Григорию жена его Марья». Такая власть объяснялась в народе тем, что «приворожила» она к себе мужа каким-то «кореньем и веничным листьем, которым парятся в мыльне». Поп Степан Сосна сказал про воеводскую жену так: «что де захочет, то и делает, хотя от виселицы обоймет». По приезде в Мангазею приказала она построить светелку напротив съезжей избы, «окно в окно». Эту светелку и дорогу к ней хорошо знали женщины всего города. Стояли под окнами каждодневно матери и жены бедных людей, которым «от печалования заступнице дать нечего». Порядок был строгий: если женщина не приносила подарка Марье Семеновне, ее просто не пускали в светелку на прием. Стояли горемычные женщины часов пять в снегу и на морозе, но все равно приходилось мужьям их уплатить все, чем обложил воевода, или садиться в тюрьму. Мангазейские жители видели в ней жестокую и корыстную дворянку. Она не прочь была через подставных лиц торговать вином на городском базаре, часто сама избивала батогами непослушных. Свою половину в воеводском дворе Кокорева устроила тоже по образцу московского дворца. Все у нее ходили в «чинах», строго соблюдался церемониал. Когда она отправлялась в мыльню, «и в те поры всем мужним женам и вдовам велит с посаду приходить перед мыльню челом ударить и здоровати». Любила она парадные приемы. Всенощные устраивались в ее горнице и туда приглашались именитые купцы, торговые головы и другие важные лица.

Совсем по-иному жил на посаде двор младшего воеводы. Здесь часто кутили торговые и посадские люди, а сам воевода, подвыпив, вел душещипательные разговоры. Несмотря на пьяную заносчивость, в трезвом состоянии держал себя Палицын с людьми просто, помнил, что он из мелкопоместной семьи. Знался с простыми людьми. В годы «смуты» он верховодил отрядом крестьян Новгородского уезда. Легко находил общий язык и с посадскими, и с именитыми торговыми людьми. Не случайно на его стороне оказались затем и посадские и промышленные люди. Но был Палицын мнительным и по природе своей кляузником. Знавшие его свидетельствовали, что его подозрительность была безгранична. Он следил за каждым словом своего врага. Собирал факты, придавая им своеобразное освещение. Доводы приводил оригинальные, но не убедительные. Свое перо талантливого писателя и незаурядного публициста он посвятил в общем-то ложной идее. Он хотел доказать на основе отрывочных фраз и случайных выражений, исходивших главным образом от сторонников Кокорева, «измену» старшего воеводы царю. Он обвинял Кокорева в том, что тот хотел «завладеть Туруханом и всею Мангазейскою землею» и «воровским царем называтца и государеву казну выграбить и выпустошить», привести ее в «вечное запустение, а самому ему, Гришке, с его советники прониматца на большое окиян-море к немецким краем». Доказательств столь серьезных обвинений у Палицына совсем не было, если не считать того, что Кокорев действительно жил в Мангазее на широкую ногу. Мысль назвать Кокорева новым самозванцем, Гришкой Отрепьевым, возникла у Палицына, когда услышал он, как десятилетний сын Кокорева — Иван сказал однажды при людях, что его отец хотя «дворянин обышный», но «государю брат».