Манфред - [8]

Иных порок, иных науки губят,

Иных труды, иных томленье скуки,

Иных болезнь, безумье, а иных —

Душевные страдания и скорби.

Страшнее нет последнего недуга:

Все имена, все формы принимая,

Он требует гораздо больше жертв,

Чем значится в зловещих списках Рока.

Вглядись в меня! Душевные недуги

Я все познал, хотя довольно б было

И одного. Так не дивись тому,

Что я таков, дивись тому, чем был я,

Тому, что я еще живу на свете.

Аббат

Но выслушай…

Манфред

Отец, я уважаю

Твои года и звание; я верю,

Что ты пришел ко мне с благою целью,

Но ты предпринял тщетный труд. Быть грубым

Я не хочу, — я лишь тебя щажу,

А не себя, так резко обрывая

Наш разговор — и потому — прости!

>(Уходит.)

Аббат

Он мог бы быть возвышенным созданьем.

В нем много сил, которые могли бы

Создать прекрасный образ, будь они

Направлены разумнее; теперь же

Царит в нем страшный хаос: свет и мрак,

Возвышенные помыслы — и страсти,

И все в смешенье бурном, все мятется

Без цели и порядка; все иль дремлет,

Иль разрушенья жаждет: он стремится

К погибели, но должен быть спасен,

Затем что он достоин искупленья.

Благая цель оправдывает средства,

И я на все дерзну. Пойду за ним

Настойчиво, хотя и осторожно.

СЦЕНА ВТОРАЯ

>Другая комната.

>Манфред и Герман.

Герман

Вы, господин, велели мне явиться

К вам на закате: солнце уж заходит.

Манфред

Да? — Я взгляну.

>(Подходит к окну).

Великое светило!

Бог первозданной, девственной природы!

Кумир могучих первенцев земли,

Не ведавших болезней, — исполинов,

Родившихся от ангелов и дев,

Сиявших красотой неизреченной!

Царь меж светил, боготворимый миром

От первых дней творения, вливавший

Восторг в сердца халдейских пастухов

И слышавший их первые молитвы!

Избранник неземного, что явило

В тебе свой светлый образ на земле!

Венец и средоточие вселенной,

Дающее небесную отраду

Всему, что прозябает в дольнем мире!

Владыка всех стихий и повелитель

Всех стран земных, повсюду положивший

Свои неизгладимые печати

На дух и облик смертных! Ты, что всходишь,

Свершаешь путь и угасаешь в славе!

Ты, видевшее некогда мой первый

Взор, полный изумленья и восторга!

Прости навек, — прими мой взор последний,

В последний раз тебя я созерцаю;

Твои лучи уж больше никогда

Не озарят того, кому дар жизни

Был даром роковым. — Оно сокрылось;

Мой час настал.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

>Горы. — В отдалении замок Манфреда. — Терраса перед башней. — Сумерки.

>Герман, Мануэль и другие слуги Манфреда.

Герман

Дивлюсь я графу: вот уж сколько лет

Все ночи он без сна проводит в башне —

И непременно в башне. Я бывал в ней,

Но по тому, что есть в ней, не решишь,

Чем занят он. Наверно, потайная

Есть комната, и сколько бы я отдал,

Чтоб только заглянуть в нее!

Мануэль

Напрасно.

Доволен будь и тем, что ты уж знаешь.

Герман

Ах, Мануэль, ты старше нас и мог бы

Порассказать нам многое о замке.

Когда ты поступил сюда?

Мануэль

Давно.

Я до рожденья графа был слугою

Его отца, с которым никакого

Он не имеет сходства.

Герман

Что ж, не редкость!

Мануэль

Я говорю не о чертах лица.

Граф Сигизмунд был горд, но прост и весел,

Любил пиры и битвы, а не книги,

Любил людей — и ночи превращал

Не в бдения угрюмые, а в праздник,

Да ведь какой! Он не блуждал, как волк,

По дебрям и ущельям, — не чуждался

Земных утех и радостей.

Герман

Проклятье!

Вот были времена! И неужели

Они уж не вернутся в эти стены,

Что смотрят так, как будто и не знали

Счастливых дней?

Мануэль

Пусть прежде переменят

Владельца эти стены. О, я видел

Немало в них диковинного, Герман!

Герман

Будь добр и расскажи хоть что-нибудь.

Мне помнится, что возле этой башни

Случилось что-то: ты мне намекал.

Мануэль

Был, видишь ли, точь-в-точь такой же вечер,

Как и теперь; на Эйгере[19] краснела

Точь-в-точь такая ж тучка; ветер дул

Порывистый, и снежные вершины

Уж заливала трепетным сияньем

Всходившая луна; граф Манфред,

Как и теперь, был в башне; что он делал,

Бог весть, — но только с ним была

Та, что делила все его скитанья

И бдения полночные: Астарта,

Единственное в мире существо,

Которое любил он, что, конечно,

Родством их объяснялось…[20]

Кто идет?

Аббат

Где граф?

Герман

Вот в этой башне.

Аббат

Постучись —

Мне нужно с ним поговорить.

Герман

Не смею

Я нарушать его уединенье.

Аббат

Но мне его необходимо видеть,

Я на себя возьму твою вину.

Герман

Ведь ты его недавно видел.

Аббат

Герман!

Ступай без рассуждений.

Герман

Я не смею.

Аббат

Так я войду без всякого доклада.

Мануэль

Святой отец, постойте! Я прошу вас.

Аббат

Но почему?

Мануэль

Пожалуйте сюда, —

Благоволите выслушать.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

>Внутренность башни.

Манфред

>(один)

Сверкают звезды, — снежные вершины

Сияют в лунном свете. — Дивный вид!

Люблю я ночь, — мне образ ночи ближе,

Чем образ человека; в созерцанье

Ее спокойной, грустной красоты

Я постигаю речь иного мира.

Мне помнится, — когда я молод был

И странствовал, — в такую ночь однажды

Я был среди развалин Колизея,

Среди останков царственного Рима.

Деревья вдоль разрушенных аркад,

На синеве полуночной темнея,

Чуть колыхались по ветру, и звезды

Сияли сквозь руины; из-за Тибра

Был слышен лай собак, а из дворца —

Протяжный стон совы и, замирая,

Невнятно доносились с теплым ветром

Далекие напевы часовых.

В проломах стен, разрушенных веками,

Стояли кипарисы — и казалось,

Что их кайма была на горизонте,

А между тем лишь на полет стрелы

Я был от них. — Где Цезарь жил когда-то