Манекен за столом. Роман-антиутопия - [95]
Они всегда будут вставать за спиной, куклы, неживая материя, откликающаяся на шоу, мой изъян, мое последнее пристанище.
Архив был закрыт. Толпа собралась немалая. Никто и не подозревал, что сонный, вечно пустой архив пользуется такой популярностью.
При открытых дверях это совсем не бросалось в глаза. Оказывается, у всех скопилось множество неотложных дел.
Горожане приходили целыми семьями, с ворохом справок, трепетавших на ветру, который налетал порывами, нагоняя облака.
Все, испытывая какой-то праведный гнев, лупили по благородному дереву.
Лишь начавшийся дождь вынудил толпу отступить.
Городской патруль на неё внимания не обращал. Худощавый Боб превратился в грузного водолаза.
Замечая кого-то из нас, он с раздражением поводил шеей, и без того натёртой тугим воротником.
Всех нас взял на заметку, подумал я, забираясь на крышу архива. Теперь пускай пялится.
В архиве стояла тишина. Я должен был здесь работать. Теперь про это, наверное, никто не узнает. Рацион исчез. Нигде не появлялся.
Через длинные окна светила луна, затягиваемая тучами.
Отношение моё ко всякого рода организациям было ироническое. Они заняты только собой.
В столице полиция подставила преступнику робота.
Лёгкость добычи для неуловимого маньяка была неожиданна, но преступные навыки даром сработали множество раз, автоматически. Полиция, воодушевлённая успехом, решила обзавестись комплектом роботов, разных, учитывая весь спектр преступных наклонностей человека разумного.
Преступники попадались один за другим на макеты. Потом, обнаружив подделку, перестали. До этого они, кстати, вообще ни на кого не нападали. Полиция исчезала.
Кто-то указал на наши места.
Массы людей хлынули на побережье, падких до сточных выжимок бедственного прогресса, собранные в рой, но не вместе.
Возможностями правдоподобия заинтересовались все.
Одна столичная парочка, доведённая семейным бытом, расположилась на ночлег в развалинах салона. Ночью они услышали крик. Он прозвучал из темноты один раз, но такой, что уснуть парочка больше не смогла, продрожав до утра, навсегда забыв о своих раздорах.
Многие назвались проводниками, но не спешили кого-либо проводить. А зачем? Чтобы услышать такой крик?
В сером полумраке приёмной я заметил куклу-секретаря.
Все и забыли про неё. К ней привыкли. Несмотря на свой строгий учительский вид, она всем пришлась по душе.
Ей нужно было указывать, что делать, чем все охотно и занимались. Ею все пользовались, как простым в обращении устройством. С ней не церемонились, но и она не обижалась. Звали её Сенсация. Все в городе говорили: «Зайдём поболтать к Сенсации».
И Сенсация охотно болтала со всеми. Многие даже считали её своей лучшей подругой, доверяя ей свои секреты, и всё потому, что кукла умела слушать, как никто другой.
При появлении в приёмной постороннего Сенсация слегка повернула голову.
Она здесь проводит круглые сутки.
Я стал приглядываться к ней, и она тихо кашлянула, как бы одёргивая меня.
Какой-то полуночник ошибся номером, и Сенсация сняла трубку.
Не обращая больше на меня внимания, она оживлённо стала беседовать с кем-то, ёрзая, будто слышала что-то необыкновенно интересное, отвечала и сама, разражаясь длительными тирадами, из которых нельзя было понять ни слова.
Звуки были очень знакомы, но я не в состоянии был уловить смысл.
Ни о чём не говорили мне и интонации в голосе куклы.
Сенсация закончила разговор и снова застыла, как пугливая, настороженная ночная птица.
Дверь в кабинет мэра была приоткрыта.
Я собирался поступить на службу, ради Топ. Она ясно дала мне понять, что очень хочет этого.
Все уже давно определились. Хорошо ходить на службу, подумал я. Быть в курсе местных новостей. Быть солидным, но своим. И чтобы дома тебя ждали. Может, ещё не всё потеряно?
Давно никто не заходил в кабинет мэра. Пыль лежала на всех поверхностях. На столе я обнаружил груду пустых консервных банок. Видно было, что кто-то торопливо ел, сметая пыль рукавами. Почему Сенсация не приберётся? Я хотел указать ей на это, уже чувствуя себя причастным к порядку в архиве, но её на месте не оказалось.
Дождь усиливался. Кто-то появился в приёмной. Я отступил за дверь. В кабинете возник мэр, открыл канцелярский шкаф, заполненный консервами, неровными рядами, выбрал одну. Я понял, что ни в каком архиве мне не работать.
Опять я не оправдал ожиданий Топ. А она так хотела видеть меня при твёрдом общественном положении. И зачем? Не всё ли равно ей, кто я?
А мне хотелось чем-то гарантировать её расположение. Но, похоже, обойдётся без жертв, так как мэр явно сошёл с ума.
Насытившись кое-как, он торопливо ушёл. Из туалета послышался шум воды. Разминувшаяся с шефом Сенсация неспешно вышагивала по коридору, поправляя на себе костюм. Мне захотелось заговорить с ней.
Странное создание. Меня так и тянуло спросить её: «Кто ты?»
Из окна было видно, как Инстинкт скрылся за пеленой дождя. Перекусив наспех, он устремился назад, в трущобы, в поисках изъяна, к Дар, приворожившей его.
Но нет там ничего. Поэтому развал ничего больше не охраняет. Гирлянды местами ещё провисали, как напоминание об опасности, исходившей из этих мест, и которой, по всеобщему мнению, больше не существовало.
Если призыв в волшебный мир внезапно оборвался на середине, уж точно не следует унывать. Нужно взять себя в руки и вынести из этого как можно больше пользы. Например, постараться сотворить самую настоящую магию. *** Когда молодая девушка поняла, что вскоре ее счастливая жизнь будет оборвана внезапным призывом в иной мир, она приложила все усилия, чтобы этого избежать. Но вместо заветного ключа от оков под названием Якорь она получила нечто большее.
Будьте терпеливы к своей жизни. Ищите смысл в ежедневной рутине. Не пытайтесь перечить своему предпочтению стабильности. И именно тогда вы погрузитесь в этот кратковременный мир. Место, где мертво то будущее, к которому мы стремились, но есть то, что стало закономерным исходом. У всех есть выбор: приблизить необратимый конец или ждать его прихода.
В архиве видного советского лисателя-фантаста Ильи Иосифовича Варшавского сохранилось несколько рассказов, неизвестных читателю. Один из них вы только что прочитали. В следующем году журнал опубликует рассказ И. Варшавского «Старший брат».