Мандустра - [74]

Моя спутница так и лежала на своей полке, не меняя позы; поезд дергался, словно эпилептик в припадке, который никак не закончится; пожилые мужчина и женщина рядом с нами вовсю ели мясистые красные помидоры с вареными яйцами, разложив их на промасленном куске газеты, и меня от вида их жующих красных лиц и дряблых полных тел чуть не стошнило.

Наступила ночь; станции и полустанки сменяли друг друга, сливаясь в единый фон железнодорожного путешествия; я решил лечь спать и приготовиться к раннему пробуждению в Элисте и уже предчувствовал утреннюю разбитость и ознобы после жесткой купейной ночи, когда ворочаешься на узком ложе так рьяно, будто деталь в токарном станке, и очень хочется, чтобы с тебя наконец сняли стружку, а садист рабочий сидит рядом, куря вонючий бычок, и совершенно не собирается принести тебе ни малейшего облегчения. Я лег и как-то еле-еле заснул, хотя сон мой был противно-чуток, словно сон любящей матери у постели больного ребенка, готовой мгновенно вскочить и заняться выполнением родительского долга.

На заре мне ударил в глаз солнечный луч, я дико вздрогнул и поднял веки. Поезд стоял; мы прибыли; подниматься совершенно не хотелось; жуткая слабость опутала всего меня, будто гусеничный кокон, внутри которого нет никакой бабочки.

— Вставай, пошли, — сказала моя бледная девушка; видно было, что ей еще хуже, чем мне.

— Куда, зачем, что?.. — недовольно пробурчал я, чувствуя безудержную злость оттого, что я опять проснулся на этой планете в своем теле и меня опять призывало и приказывало заниматься всевозможной активностью опостылевшее Бытие.

— Приобщаться к буддизму!.. — насмешливо воскликнула моя девушка и легонько ущипнула меня за левую ягодицу.

Я вскочил, чтобы вдоволь наподдать ей, но в последний момент передумал, увидев ее кислое лицо, которое она пыталась скрыть за приветливой улыбкой, — точь в точь, как истинная жена, пробуждающая дымящимся завтраком лентяя мужа, напоминая ему о том, что он должен спешить на какую-то там работу, чтобы кормить ее, детей, да еще помогать теще, которая на самом деле сама помогает всей этой убогой семейке.

Моя девушка накрасила губы и совсем не была похожа на буддистку. Я чихнул шесть раз подряд, вздрогнул, испытал мощнейший озноб и, наконец, оделся.

Через полтора часа мы стояли на поляне у пруда, посреди буддистского палаточного лагеря, чувствуя себя абсолютно «не пришей» никуда сюда, но делать было нечего, раз все же мы приехали и сейчас мы здесь.

— Зачем мы здесь оказались! — недовольно сказала моя девушка. — Жарко, лето, а моря нет… Я так хочу на море!

— Я тоже, — согласился я, чихнув раз семь подряд и испытав четыре озноба.

— Так, может, уедем?.. Зачем нам этот… буддизм?.. Море-то лучше!

Я видел, что ей безумно плохо, но она старалась держаться молодцом.

— Буддизм спасет нас, — почему-то уверенно ответил я. — Здесь нам проведут пхову, то есть научат искусству умирания! Мы вернемся обновленными; наши души засияют, словно свеженачищенные солдатские бляхи; мы начнем новую жизнь!..

— От себя не убежишь, — веско сказала моя возлюбленная, чихнув восемь раз подряд. — Так, как было, все равно уже не будет. Рай закрыт!

— Мы бежим не от себя, а, наоборот, — к себе, — объяснил я. — Нам не нужно больше рая; было слишком хорошо. Нужно расплачиваться.

Мощный озноб пронзил меня как подтверждение правильности сказанного.

— Да ты что — буддист? — иронично спросила она. — Мне так плохо…

— Я не знаю, — честно сказал я. — Но нам нужно очиститься. Мне тоже очень плохо…

— Эй! — крикнули нам из палатки.

Я обернулся: там сидела большая компания, и почти все были нашими знакомыми.

Мы медленно подошли к ним и осмотрели их веселые лица, правильный молодой задор, бьющийся в юных телах, и жажду приобщения к тайнам мироздания, которые лично мне давно надоели.

— Вы тоже здесь!.. Отлично! Только Оле Нидал приедет через два дня — тогда и начнется пхова…

— А… что же делать? — криво ухмыляясь, спросил я.

— Да тут весело!.. — как-то недоуменно хихикнув, ответила мне некая девушка из города Барнаул, которую, кажется, звали Таня. — Придет вечер, местные притащат водочку, сядем у костра, у нас есть личный повар Миша, — молодцеватый парень рядом с ней бодро кивнул головой с рыжими волосами, четко расчесанными на пробор, — может, травки поднесут…

Я как-то совсем приуныл, представив эту пионерскую картину сегодняшнего вечера.

— А пока, — сказал неизвестный мне человек, увешанный четками и прочими буддистскими атрибутами, — идет семинар, который ведет один тибетский лама… Там толкование текста… Палатку можете получить здесь.

Мы взяли палатку, я ее поставил, все время ощущая себя Железным Дровосеком, которого не смазали и которому каждое движение дается с диким трудом; мы сели в нее и стали просто так сидеть, напряженно куря.

Вдруг вокруг раздалось: «Смотрите!.. Ой!.. Что они делают!..»

Мы с неимоверным трудом встали и посмотрели туда, куда смотрел весь лагерь. Прямо над нами выделывали фигуры высшего пилотажа два самолета. Они то стремглав возносились ввысь, то падали вниз; в конце концов, один из них отлетел чуть чуть прочь и, видимо, что то не рассчитав, с грохотом врезался в скалу, через мгновение рухнув и взорвавшись.