Мандат - [51]
— Опять холера! — вздохнула Глаша.
— Почему опять?
— Вагон помнишь?
— Помню! Юрка здорово его разрисовал! Только к чему ты это?
— А кто буксир разрисовал? — спросила Глаша.
— Не Юрка же!
— А кто?
Глебка оглушенно похлопал глазами, сорвался с табуретки и выскочил из квартиры. Глаша поняла — побежал за матросами. Но он не догнал их и вернулся. А Глаша еще раз оглушила его новой догадкой:
— И ковчег вспомни!
Сначала у Глебки захватило дух. Казалось, что все совпало и все разгадано: и ковчег, и холера. Но потом уверенность поубавилась. Череп и кости могли нарисовать настоящие санитары, перевозившие больных. Юрию незачем повторять эту хитрость. Такая надпись отпугивает, а ему, наоборот, надо привлечь внимание к буксиру, если это ковчег бандитов.
— Он череп для тебя и для Дубка нарисовал! — сказала Глаша. — Больше ему не на кого надеяться!.. Пойдем-ка к Михаилу Потаповичу!
— Это тебе не Таракановка, а Петроград! — ответил Глебка. — Тут нужен адрес.
— А где живут матросы — тоже не знаешь?
— А ты? — рассердился Глебка. — Их много!
— А если сходить в Смольный?
— Без Дубка туда не пустят!
— Так пойдем к нему! — воскликнула Глаша.
— Наконец-то догадалась! — проворчал Глебка. — И знаешь что?.. Мы по дороге посмотрим на этот буксир!..
До Александро-Невской лавры добрались быстро. Им повезло. С кольца отходил трамвай с двумя открытыми платформами вместо вагонов. Ни скамеек, ни даже бортов на грузовых платформах не было. Люди сидели прямо на полу спиной друг к другу. Пассажиров набралось много, потому что за Невскую заставу трамваи ходили нечасто.
Ехали минут сорок, пока не увидели церковь, круглую как кулич, а рядом стояла пирамидальная колокольня, похожая на творожную пасху. Слева высились корпуса Обуховского завода. Дальше трамваи не ходили.
— Пять верст осталось, — сказал Глебка. — Чепуха!
— Пешком? — спросила Глаша.
— А то как же!
— Стемнеет, и ничего мы с тобой не найдем.
— Испугалась!
— Стемнеет! — повторила Глаша. — Я — чичас!
Глебка остался один на улице и никак не мог догадаться, куда и зачем убежала Глаша. Ни о каком другом транспорте, кроме трамвая и поезда, он не привык думать. Автомобиль был редкостью. На извозчике Глебка ни разу в жизни не ездил. А Глаша рассудила по-крестьянски: раз трамвай дальше не везет, значит, ездят на лошадях. Не все живут в Питере, за городом должны быть деревни.
— Глебка-а! — разнеслось по тракту.
И Глебка увидел лошадь с телегой. Глаша сидела сзади на охапке сена и весело покачивала ногами.
Мужик попал угрюмый, молчаливый. Глебка удивился, как Глаша сумела столковаться с ним. Нахлестывая Лошадь, он что-то бурчал глухо и монотонно.
— Вспомнила! — вдруг воскликнула Глаша и назвала какие-то не то травы, не то корни.
Мужик перестал бурчать. Сипло попросил:
— Повтори-ка!
Глаша повторила незнакомые Глебке названия.
— Ну? — произнес мужик нетерпеливо.
— Потом их крошат, варят и сушат. Наши таракановские говорят, страсть крепкая махра получается!
Прислушиваясь к их разговору, Глебка узнал, что мужик приехал в город за гвоздями, спичками и махоркой, но ничего не достал.
— На!
Глебка протянул мужику оказавшийся в кармане неполный коробок спичек. Он сунул их туда, когда разжигал плиту перед ужином. После этого мужик стал добрый и разговорчивый. Он даже спросил, куда они едут и долго сопел в усы, узнав, что им надо перебираться на другой берег Невы.
— Лед-то — бумага раскисшая… А в какую вам деревню?
Теперь засопел Глебка: он не догадался узнать у матросов, как называется деревня, в которой Дубок решил переночевать.
— От завода до нее — пять верст по берегу, — сказал Глебка. — Там еще буксир недалеко стоит.
— Буксира не видел, — отозвался мужик. — А деревни там две. Их зимой тоже отсюда не видать: льду на Неве наворотило горы.
Тракт шел по берегу. Дорога была плохая, но ехали быстро.
Миновали какое-то село. Еще проехали с версту.
Мужик снова засопел в усы и натянул вожжи.
— Тут в самый раз будет, — сказал он, кивнув на Неву, и почесал кнутовищем широкую переносицу. — Только плохо я за спички отдариваю… Не утопли б вы!
— Не провалимся! — ответил Глебка.
Уже смеркалось. Далеко сзади чернели высокие трубы Обуховского завода. Там остался город, а здесь не было ни единого домика.
Сойдя с дороги, Глебка и Глаша спустились на лед. Ноздреватый, серо-голубой, пропитанный холодной весенней водой, он глухо потрескивал под ногами. У берега лед лежал ровным полем, а дальше, на середине Невы, высилась широкая гряда, заслонявшая противоположный берег.
— Проберемся? — спросил Глебка.
Он уже не думал о буксире. Сейчас важно было засветло перебраться на тот берег и разыскать Дубка.
— Если там деревни, — сказала Глаша, — то должна быть и тропа через реку… Поищем? По тропе быстро дойдем — она сама приведет в деревню.
Глебка согласился. Не прошли они вдоль берега и двадцати шагов, как увидели впереди женщину. Она сбежала вниз по крутому береговому склону и крупно зашагала к середине Невы.
— Вот и тропа! — обрадовался Глебка. — Наверняка тетя из той деревни. Догоним?
Глаша схватила его за рукав.
— Глебушка! Это — Графинька!
Если бы женщина хоть раз оглянулась, она заметила бы ребят, потому что спрятаться было некуда. Но Графинька торопилась и не думала, что кто-нибудь в эту весеннюю пору будет бродить по непрочному льду, да еще в таком глухом месте. Она дошла до торосов и исчезла в них.
