Манчестер Блю - [2]

– Сволочи, а, мать их!..

Соулсон подошел поближе. Стояла напряженная тишина. Те двое сосредоточенно продолжали разгребать землю. У одного из них в руках была маленькая лопатка. Остальные заглядывали через их плечи.

И тут он увидел труп.

Маленький ребенок, наполовину скрытый землей и водой, лежал в неестественной позе со свернутой на сторону головой и согнутыми в коленях ногами. Задранная и разорванная одежда указывала на изнасилование.

С этого момента и началось его превращение в настоящего полицейского. Такое не забывается.

Чарли Соулсон не чувствовал ни отвращения, ни страха, ни ужаса.

Только гнев. Как в мире, где он живет, всего в нескольких милях от его дома могло произойти подобное зверство?! Он готов был своими собственными руками уничтожить того, кто совершил это.

– Я ведь приказал вам стоять у входа, – послышался резкий голос сзади.

Соулсон обернулся и увидел инспектора.

– Виноват.

– Мы – полицейские, а не туристы. Мы сюда не глазеть пришли. Это, – инспектор указал на огражденное пространство, – наше рабочее место. Мы здесь работаем. Да-да, в этой грязи. И чтобы справляться с этим, мы должны быть профессионалами. Вам понятно?

– Так точно, – тихо ответил Соулсон.

– Быть профессионалом – значит точно исполнять приказы. Быть всегда на своем месте. Как винтик в машине. Если вы это усвоите, то научитесь работать хорошо. Самое отвратительное – это недисциплинированный полицейский. Согласны?

– Больше это не повторится.

Инспектор посмотрел в зеленые глаза молодого полицейского и, увидев стальной блеск в его взгляде и выражение спокойной решимости на его грубоватом, резко очерченном лице, понял, что слова его не пропали даром. С ним будет все в порядке. На такого можно положиться в трудную минуту.

– Идите и охраняйте вход. Сюда едут ребята из районного криминального отдела. Кроме них, без моего разрешения никого не пропускайте.

Соулсон вернулся на свой пост и потом ни разу не оглянулся на то страшное место, где полицейские продолжали свою работу.

Он твердо решил никогда больше не допускать промаха при исполнении своего долга.

Около полуночи Соулсон припарковал свой мотоцикл, «Бро Сьюпериор SS 100», модель 1930 года, на заднем дворе небольшого дома с террасой в Элтрингеме на Болд-стрит. Этот дом, с двумя комнатами вверху и двумя внизу, с мощенным плиткой задним двориком и туалетом снаружи, был одним из тех домов, которые впоследствии так полюбятся яппи[1] и будут сдаваться в аренду для получения прибыли. Но сейчас это был обыкновенный дом, где простая рабочая семья могла удобно жить и воспитывать детей.

Мэри, его двадцатидвухлетняя жена, уже ожидала в прихожей. В полумраке она разглядела глубокие морщины у него на лбу и поняла, что муж расстроен. Отсутствующий взгляд запавших глаз подтверждал ее опасения. Наверняка это нечто большее, чем просто долгий тяжелый рабочий день.

– Привет, милый, – сказала она, обнимая его большое тело.

– Привет, – ответил он вяло, думая о чем-то своем.

– Ты обнимешь меня, или мне вызвать полицию?

– Извини. – Он прижал ее к себе. Маленькая, ростом не выше пяти футов трех дюймов, она иногда казалась ему львицей. Удивительно, как в этом хрупком теле могла заключаться такая сила. Он все еще никак не мог привыкнуть к ее потребности в близости, его отношения с родителями никогда не строились на ласке, прикосновениях, только на дисциплине и долге. Обнимая ее, он почувствовал долгожданное успокоение, уходило напряжение после тяжелого дня. Они долго стояли, прижавшись друг к другу.

– Между прочим, я голоден, – сказал он наконец.

– Сейчас разогрею духовку. – Она не двигалась, ожидая, пока он разомкнет руки. Почувствовав его последнее объятие, медленно, нехотя освободилась и взяла его за руку. – Пойдем на кухню.

Они вошли в маленькую, почти пустую кухню, где стоял только шаткий деревянный стол с тремя такими же неустойчивыми стульями, газовая плита с духовкой, буфет и фарфоровая раковина в металлической раме. Это было не много, но, как с гордостью говорила Мэри, «это все наше и все чистое».

Соулсон сел, а жена включила духовку и сунула туда тарелку с уже готовым блюдом, затем налила две чашки чаю и, поставив их на стол, села сама.

– Сейчас будет готово, – сказала она. – Тебя ведь не уволили, да?

– Нет, с чего ты взяла?

– Ты так расстроен. Что-нибудь серьезное?

– Просто был тяжелый день.

– Ты съел бутерброды?

– Конечно, – солгал он. Возбужденный поездкой на болото, он совершенно забыл о еде. Следовало бы спрятать оставшиеся в кармане шинели бутерброды до того, как она их обнаружит.

Прошло несколько минут в молчании, он держал, поглаживая, чашку с чаем, но не пил. Мэри видела, что его мысли все еще где-то далеко. Это было странно, обычно они всегда делились радостями и заботами.

– У Тессы все утро болел животик, – сказала она. Тесса была их девятимесячная дочь. – Но сейчас все нормально. Спит себе спокойно.

Он кивнул. Скорее по привычке, чем одобрительно.

– Так ты мне скажешь, что случилось?

– Просто выдался плохой день.

– По-моему, если мы муж и жена, то должны делиться всем – и хорошим и плохим.

– Есть вещи, о которых лучше не говорить.