Мамы-мафия - [22]

– Во, – сказал Юлиус.

– Вот дурость, – произнесла я, снова борясь со слезами.

– Это ваш велосипед? – спросил голос позади нас. Голос принадлежал мужчине в чёрном костюме, в котором я легко угадала владельца ягуара. При виде него у меня пересохло во рту. У меня была страховка гражданской ответственности? Я не могла припомнить, заключала ли я когда-либо такую страховку.

У ягуарного мужчины были тёмные глаза, которыми он внимательно меня рассматривал. Я почувствовала, что краснею. Если у меня и есть страховка гражданской ответственности, то для меня её заключил Лоренц. А если Лоренц заключил для меня страховку, то он за это время точно её прервал. Ведь этот человек больше не платил за меня ни цента. И у меня не было ни цента для царапин на лаке других людей. Даже если бы это был фиат панда.

Ягуарный мужчина всё ещё внимательно смотрел на меня. Я поняла, что он ждёт ответа.

Я попыталась легко улыбнуться.

– Какой велосипед? – спросила я.

– Тот, который поцарапал мой лак, – ответил он.

– Нет, – сказала я с облегчением, но всё ещё красная от стыда. – Это не мой. – Это был действительно не мой. Мой был тот, который вызвал цепную реакцию. Но я не хотела и не могла сказать это ягуарному мужчине. У меня не было денег, а угрожающая фраза «Мой муж – прокурор» больше не соответствовала истине. Я переживала из-за царапины – но платить ни в коем случае не собиралась.

Мужчина попытался сдвинуть в сторону мешанину из велосипедов, и мы с Юлиусом помогли ему аккуратно поставить велосипеды назад. Затем я решила смыться.

– Большое спасибо, – сказал мужчина и улыбнулся. – Извините меня – вы действительно не выглядите так, как будто вы приехали на велосипеде.

– Да, верно, – восхищённо ответила я. Для первого дня Юлиуса в детском саду я и в самом деле вырядилась. Его мать ни в коем случае не должна выглядеть как безденежная, одинокая и безработная, это произвело бы плохое впечатление. Поэтому я надела свою чёрно-красную клетчатую мини-юбку, чёрные чулки и чёрный пуловер, ремень от Москино и тонкое шерстяное пальто, в котором, не глядя на этикетку, можно было распознать высокий процент кашемира. Ещё на мне были красные сапоги с очень высокими каблуками. Было холодное утро, и по дороге сюда я замёрзла, как цуцик, но сейчас оказалось, что дело того стоило. Мужчина был прав – я действительно не выглядела так, как будто я приехала на велосипеде. Аллилуйя!

– А вы видели, как это случилось? – спросил ягуарный мужчина и провёл рукой по царапине на автомобиле.

– Нет, э-э-э, да, – начала запинаться я. За руку с Юлиусом я уже сделала пару шагов назад в направлении входной двери. – Эти штуки просто опрокинулись, безо всякой причины. Наверное, ветер.

Ситуация была несколько запутанная. Мужчина гладил свой ягуар, а я, пятясь, удалялась от него, вместо того чтобы величественно выпрямиться и уйти как нормальный, невиновный человек.

Моё отступление было сорвано водосточной решёткой.

– Чёрт побери! – вырвалось у меня. Каблук моего сапога застрял в решётке. При попытке освободиться каблук сломался.

– Это будет стоить по меньшей мере две тысячи евро, – сказал мужчина.

– Да ну, – ответила я. – У сапожника это будет стоить не больше двадцати евро.

– Я имею ввиду починку автомобиля, – сказал он.

– Ах вот оно что. – Я сама почувствовала, что моя улыбка какая-то кривая. Не важно. Мои дети ни в коем случае не должны голодать из-за этой царапины. Если кто-то может позволить себе ягуар, то он может позволить себе и царапину на нём, сказала я себе. – Ну, я надеюсь, что объявится владелец велосипеда.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал мужчина и улыбнулся в ответ. – Большое спасибо за моральную поддержку.

– Пожалуйста, – произнесла я из последних сил. Я лишь надеялась, что мне больше не придётся сталкиваться с этим человеком.

*

Когда мы переступили порог «Виллы Кунтербунт», у меня, как обычно, было тяжелее на душе, чем у Юлиуса. Во всех яслях и в его последнем детском саду происходило то же самое. Юлиус не был особенно резвым ребёнком, и его молчаливую, наблюдательную манеру поведения, которая проявлялась тогда, когда он только знакомился, можно было запросто неправильно интерпретировать. Я, разумеется, восхищалась моим ребёнком, знала его (немногочисленные) слабости и его (несметные) достоинства, знала, какой он был добродушный и остроумный маленький мальчик, но я была его мать, и робкий вопрос, который я в подобных ситуациях себе задавала, состоял в следующем: видят ли другие, особенно воспитательницы, моего ребёнка таким, какой он есть? Или они считают его сдержанность флегматизмом, его остроумие – преждевременным развитием, а задумчивость меланхолией? И потом, я всё время боялась натолкнуться на воспитательницу, которой мой сын просто не понравится. Может быть, это запретная тема, но даже по отношению к маленьким детям взрослый человек может испытывать антипатию. Я не думаю, что Руссо был прав со своей теорией, что человек при рождении чист и невинен и портится только взрослыми и под влиянием взрослых. Я считаю, что есть люди, рождающиеся нехорошими. Некоторые дети, пускай и самые маленькие, настолько мне не симпатичны, что я ничего не могу с этим поделать. Почему у воспитательниц дело должно обстоять по-другому? Они, в конце концов, тоже всего лишь люди.