Мамонты - [84]

Правда, родня молчаливо недоумевала: почему бы Пушке, в таких-то чинах, в такой бекеше, — не забрать бы жену Лялю и сыновей к себе в Карелию? Хоть там и глушь несусветная, тайга, морозы, но всё же веселее жить дружной семьей, тем более после долгой разлуки… Догадывались, что не иначе, как появилась там другая женщина, согревшая его сиротство. Догадывались, однако держали рот на замке.

Главное — остался человек жив и цел после такой передряги.

А вот Антименюк, который продал ему ворованную машинку и тем подвел под статью, тому уж господь воздал по заслугам: вернулся с отсидки без ноги и теперь ковылял по двору на деревяшке — рупь-пять, рупь-пять, — провожаемый злорадными взглядами…

К этой поре стал наезжать в родной город и младший из братьев — Виктор Приходько. Он преуспел немало после окончания мореходного училища: флотский капитан-лейтенант, командир на «щуке», подводной лодке, уже ходил на ней в боевые походы к турецким и иным берегам.

Витяка, а теперь Виктор Андреевич (но его попрежнему, любя, называли в семье Витякой), привозил с собою в Харьков пышную и безмерно добрую жену Лизу, сына Вовку, позже — дочку Галку… Они гостили в Харькове летом, когда был отпуск, поскольку постоянно жили на Черном море, и эти знойные курортные места успевали им осточертеть, хотелось пожить на суше, на материке, в прохладе.

К большому семейному сбору охотно прибивался и Жоржик, средний из братьев.

Вот именно он оказался в жизни неудачником. В столь еще молодые годы сделался инвалидом — высохшая рука. Был не годен ни к военной, ни к какой другой справной службе, пропустил образование. Стал из-за всех этих напастей крепко попивать. Вдобавок неудачно женился… Словом, жизнь не задалась. Его все жалели и никогда не забывали позвать в общесемейное застолье, а он никогда от него и не отказывался.

Однако все эти важные события и перемещения произошли чуть позже, в конце тридцатых годов.

А покуда на дворе еще тридцать четвертый.

Из гостиницы «Интурист» маму уволили. Уж не знаю, в какой мере на то повлияла посадка ее брата Николая, а в какой мере просто решили проучить ее за дерзкий язык.

Но в трудовую книжку записали: «… в виду незнания иностранных языков».

И впрямь, как же так — работать в гостинице «Интурист», а по-ихнему ни бум-бум?

У меня тоже с этим делом в жизни не заладилось: объехал почти весь белый свет, а ничему, кроме «гуд бай», не научился.

Впрочем, новая работа мамы, которую она нашла, была опять не столь уж далека от иностранных дел.

Ее взяли на должность заведующей залом в закрытой столовке «Инснаба».

С площади Розы Люксембург она перебралась на улицу Карла Либкнехта — именно так в те героические времена именовалась Сумская, самая главная и самая сверкающая улица Харькова, его Бродвей, его Елисейские поля.

Так была решена основная стоявшая перед нами задача: не помереть с голоду.

Поскольку и дураку ясно, что если уж ты заведуешь залом в приличной столовке, в фирменной едальне на улице Карла Либкнехта — то уж тебе самой, голубушке, обеспечена бесплатная кормежка хоть раз, а то и два на дню. Где-нибудь за служебным столом, в уголке, тебе и щец нальют в тарелку понаваристей, и мясца положат на второе не самый тощий кусочек.

А если, к тому же, ты приведешь с собою на работу шестилетнего застенчивого сына (а куда его девать? в школу пока не ходит — мал, в детский сад не берут — велик), то и для него, для лапочки, найдется на кухне теплый оладушек и стакан компота с черносливом.

Как уже сказано, эта столовка на улице Карла Либкнехта считалась закрытой, то есть не каждому встречному-поперечному туда разрешен был вход — садитесь, располагайтесь, салфет вашей милости…

Нет, туда пускали лишь тех, кто был прикреплен, имел на руках особый квиток.

Эти квитки им были совершенно необходимы, поскольку, в подавляющем своем большинстве, они не умели разговаривать по-русски. По-украински тоже не умели. А общались между собою на странном языке, который считался немецким, но и немцы, заслышав его, не сразу бы скумекали, о чем идет речь. Поскольку это был венский диалект.

На нем лопотала целая орава горластых и дюжих молодцов, являвшихся сюда трижды в день: завтракать, обедать и ужинать. Приятного аппетита, господа-товарищи…

Это были австрийские шуцбундовцы, о которых тогда писали все газеты, судачила молва.

В феврале 1934 года они подняли вооруженное восстание в Вене, Линце и других городах Австрии. Они не хотели, чтобы в их стране произошло то, что уже случилось в соседней Германии, где к власти пришли фашисты. Они не хотели, чтобы их маленькую страну поглотила фашистская Третья Империя. Они решили дать окорот собственным нацистам, не менее наглым, чем те, со свастикой, в Германии.

Против шуцбундовцев бросили броневики и танки. По ним били из пушек прямо на городских улицах. Пролилась кровь, было много убитых и раненых, тюремные камеры не вмещали арестантов.

Уцелевшие через Альпы ушли в Чехословакию.

Их принял Советский Союз.

Большинство шуцбундовцев определили на жительство в Харьков, где было много промышленных предприятий и где для охочих рук всегда была работа. Кроме того, даже перестав быть столицей Украины, Харьков как бы остался центром пролетарского интернационального братства.