Мамонты - [150]

И можно догадаться, какие чувства взыграли в ней, когда узнала, что за тюремной решеткой на Холодной горе сидит русский офицер, подавшийся служить красным.

Наверняка и мать — Александра Ивановна, моя будущая бабушка, — укрепила ее в этом решении.

Она собрала узелок и поехала на Холодную гору.

Дальнейшее очевидно из простого сопоставления дат: Рекемчук вышел из тюрьмы 25 октября 1926 года, а месяц спустя, 23 ноября того же года, они расписались в ЗАГС’е, стали мужем и женой.

Вместе и уехали в Одессу, к новому месту работы мужа.

Скажу прямо, этот брак, даже с учетом сомнений, предшествовавших ему, и даже с учетом невзгод, которые затем последовали, — этот союз, безусловно, способствовал расцвету и взлету их незаурядных личностей.

Моей маме, наверное, никогда бы и в голову не взбрело заняться актерской профессией, и не потому лишь, что в Харькове не было кинофабрики, а в Одессе она была. При всех благоприятных внешних данных, при склонности ее к поэтической декламации, она никогда бы не дерзнула попробовать свои силы в важнейшем из искусств, если бы к этому ее не подтолкнул супруг. Она пошла учиться в актерскую студию Григория Львовича Рошаля, вскоре начала сниматься…

Человек вдохновенный, авантюрный, смелый — способный не только увлекать других, но и увлекаться самому, — Рекемчук и сам не устоял перед соблазнами кино. Спустя некоторое время, попробовал свои силы в сценарном деле, благо, уже располагал сюжетами для создания, скажем, шпионских боевиков…

Но ведь в Одессу его послали не сочинять сценарии.

Предложенный им план установления связей с Аккерманом, с другими городами и территориями, находившимися тогда под властью Румынии, по льду замерзших днестровских лиманов — этот план пока давал сбои. Необычные оттепели той зимы не позволяли идти по льду — эти ходки могли провалиться в самом буквальном смысле слова.

В марте было решено отправить курьера в Аккерман на лодке. Курьер имел при себе письма, адресованные давним приятелям Рекемчука по газете «Вяца нова» — Виктору Костюрину и Михаилу Стыранкевичу, а также к уже знакомому нам Шмеркесу.

Курьер благополучно добрался до аккерманского берега, однако высадиться там не посмел. Ему показалось, что румынские пограничники засекли лодку. Даже сделали по ней несколько выстрелов… Пришлось возвращаться ни с чем.

В этой ситуации автору разработки не оставалось, повидимому, ничего иного, как осуществить ее самому.

Лимит неудач был для него исчерпан.

В течение того же марта он несколько раз пересекал на лодке Днестровский лиман.

Встречи с указанными людьми состоялись. Они пошли на вербовку. Согласилась работать на Советы.

Однако толку от них было чуть.

Вот как критично и здраво оценивал Рекемчук результаты этой операции в своей докладной записке:

«…КОСТЮРИН и ШМЕРКЕС впоследствии через имевшихся у меня в Париже знакомых присылали нам информации, но, на мой взгляд, ни их положение в обществе, ни их личные качества не давали им возможности сделать что-либо, что оправдывалось бы риском частых встреч с ними и расходов (хотя КОСТЮРИН от денег отказывался). Вот почему, я думаю, несмотря намой пять поездок — это предприятие большего значения не имело и существенной пользы не принесло, поэтому и было оставлено».

В шпионских делах всегда присутствует момент игры.

Вслед за чередой шестерок и семерок выпал козырной туз. Удалось выйти на крупную фигуру.

В августе 1927 года «Киреев» встретился в Кишиневе с одним из высоких чинов местной Сигуранцы. В бумагах, которые я читал, его фамилия неразборчива, поэтому назову его приближенно: Николау. Тот согласился на сотрудничество, однако поставил несколько условий, в которых чувствовалась хватка матерого профессионала. Он категорически отказался посылать письменную информацию — ведь попадись такая писулька своим, отмазаться будет невозможно. Равным образом, Николау категорически возражал против того, чтобы в дело был введен кто-то третий, связник. И здесь тоже можно было понять его осторожность.

Теперь «Кирееву» предстояло самому ежемесячно ходить в Кишинев за информацией. Это было предельно опасно: каждая такая ходка могла оказаться последней. Но он совершил их четырнадцать.

Зато теперь имелся доступ практически к любому документу тайной полиции.

Там, всё же, учуяли неладное.

Правда, самому Николау удалось остаться вне подозрений. Но, на всякий случай, Сигуранца перетасовала всю колоду. Николау перевели работать в другой город, в Констанцу, где он был почти недосягаем.

Знала ли молодая жена Рекемчука об этой стороне его деятельности?

Видимо, да.

Вспомним хотя бы эпизод, точно совпадающий по времени с его ходками в Кишинев, когда на одесском пляже он свел знакомство с неким типом, проявившим интерес к собаке Люське, к собакам вообще. Как и следовало ожидать, он оказался секретным агентом, тотчас настрочившим донесение в Чека. Знакомство не ограничилось совместным посещением выставки служебного собаководства, а продолжилось за семейным столом, где с собачьей темы разговор переключился на лошадей, на проблемы коневодства, в частности — армейского ремонта, и жена «Журналиста», как он именовал, в своем доносе Рекемчука, вдруг оказалась особой, весьма сведущей в этой теме. «Расспрашивала обо всем исключительно она, — подчеркивал сексот, — „Журналист“ же был сдержан, говорил больше о ружьях и собаках…»