Мамочка из 21-го бокса - [9]

Она положила малышку на медицинский стол, распеленала ее, и я в первый раз увидела ее голой. «Господи! До чего ж она мала!» – воскликнула я. «Конечно, она ж еще на 200 грамм похудела», – добавила медсестра. Но куда худеть, когда ее вес и так не отличался какой-то тяжестью – 2509 грамм. «Господи, помоги мне», – просила я.

Малюсенькие ножки и ручки, животик, как у лягушки – все подергивалось от недостатка тепла, и это несмотря на то, что в боксе было довольно жарко – целая стена грела, как печка. Я увидела, что стопы ребёнка имели фиолетовый оттенок. Господи! Да у нее ножки обморожены! Что за медперсонал?! Неужели было не одеть ей носочки?! Я скорее натянула ей маленькие шерстяные носки. На ней они смотрелись, как валенки. Укутала ее как можно теплее и попыталась накормить. Все тем же методом. Сцеживала свое молоко в стерилизованную бутылочку, а потом переливала его в шприц, прикрепленный к зонду моей малышки. Поднимала всё вверх – и процесс шёл, как по накатанной. Варюшку передергивало, она шевелила носом и губами, потом успокаивалась. Господи! Неужели она инвалид? Неужели это на всю жизнь? Питаться через зонд… Лежать… О таком ли я мечтала, пытаясь забеременеть. Мне стало страшно. Я пробовала отгонять от себя плохие мысли, но они все больше посещали мою головушку, я не могла от них избавиться.

В нашей палате было два окна. Одно выходило на другой корпус больницы, а так как мы жили на третьем этаже, мне было видно лишь крышу соседнего здания – своеобразный карцер, только без решетки, а второе – в коридор, по которому ходил медицинский персонал и мы, мамочки. От эмоционального перенапряжения я сильно устала, прилегла отдохнуть и уснула. Уснула до самого утра. Это была единственная безмятежная ночь в больнице.

Утром я открыла глаза и не сразу поняла, где нахожусь. Желтые стены палаты, белые рамы, все помещение в окнах для просмотра… О, я в больнице. Варя лежала, чуть приоткрыв глаза. «Слава Богу», – пронеслось в моей голове, у нее прибывают силы. На часах было шесть утра. За окном – свет фонаря и темное пространство. Я встала с жёсткой кровати, накинула халат и пошла на пост за стерилизованной бутылочкой. Десять сосок советских времён лежали на столе – на выбор, так сказать. В общем коридоре горел свет, а медсестричка спокойно спала на стуле. Я взяла всё необходимое и побрела в 21-й бокс. Варя все так же спокойно лежала в своей маленькой кроватке. Я подложила пелёнку под одну грудь, а из второй сцеживала молоко в бутылку. Процесс затянулся. Грудь горела и на ощупь была, как камень. Кое-как, через слёзы и боль, я наполнила сосуд молоком. Потом подошла к Варюшке, взяла в руки шприц, который вёл к её зонду, и налила в него молочка. Как я и ожидала, шприц быстро опустел, и ребёнка всего передёрнуло. «Теперь наелась», – пронеслось у меня в голове.

Головушка моей дочки была заклеена липким лейкопластырем, на щеке запеклась капля крови, вытекшая из того самого места, куда вставляется иголка капельницы. Я взяла малышку на руки и не выпускала ее ни на секунду. Прижимала к себе мою ягодку и шептала: «Ты моя земляничка. Мама рядом. Мама всегда будет рядом с тобой и никогда не бросит. Ты моя радость. Моя Варенька… Ты самая красивая! Самая любимая! Самая здоровая! Мы победим! Держись, моя звёздочка!» Она уснула.

Я легла в свою постель и не могла отключиться. Моя грудь ныла и горела. Что это? Не дожидаясь обхода, я побежала к медсестре. Она безмятежно спала на посту. «Алёна! Алёна! Ты посмотри, что у меня с грудью!» – умоляла я её полусонную. Она приоткрыла свои очи, взяла меня за руку и куда-то повела по коридору. Завела в кабинет, усадила за стол и сказала: «Вот. Это электрический молокоотсос. Сюда вот этот колпачок вставляешь, сюда – эти штучки, на грудь надеваешь колпачок, нажимаешь на кнопку и процесс пошел». Молока было настолько много, что набралось две приличные чашки. Жаль, использовать его было нельзя. Не стерильно. А на вкус я всё-таки попробовала. Сладкое-сладкое. Правда, больше одного глотка я себе не позволила выпить. Не то что бы противно или стыдно, а просто – зачем?

Пробило девять. Пришел врач. Осмотрел ребенка – послушал, проверил горло, посмотрел, нет ли опрелостей. И назначил капельницы и уколы. Ушел. Точнее ушла – это была тетя-врач. Ольга Петровна Левагина. Работает здесь уже более десяти лет. Причем успешно – вылечила сотни младенцев. И нам поможет. Снова пришла медсестра Алена, она решила узнать, как у нас идут дела.

– Да все хорошо. Я ее только что подмыла, – давала я отчёт.

– Молодец. Получилось? – по-доброму спрашивала она.

– Ну, а куда денешься? Своя же. Алена, давай уберем зонд, я попробую ее покормить сама, – просила я молоденькую девчонку.

– Слаба еще она, не возьмет, – сомневалась та.

– Так думать, дак она вообще всю жизнь с зондом проходит, – скрестив руки на груди, я встала в позу.

– Хорошо. Давай попробуем, если что – обратно все поставим. Только корми не грудью, а сцеживай в бутылочку, и пусть пьет из соски, – согласилась всё-таки она.

Так и сделали. Струйки попадали ровно в горлышко бутылочки – я сцеживалась. Грудь болела, соски потрескались, но я должна была выкормить мою девочку. Из целой бутылки молока она выпивала по 15–20 грамм, но и их я считала своей победой. Когда я подносила соску ко рту моей девочки, она еле могла ее брать, а тут ведь еще и сосать надо! Приходилось работать на рефлексе – я терла соской небо, и малышка рефлекторно сосала соску и сглатывала жидкость. Так продолжались мучительные полтора часа, за которые она выпивала по нескольку капель. У меня не оставалось сил, мои эмоции хлестали через край, мне нужно было их куда-то деть… Я пела: «Ты заболеешь, я приду, боль разведу рука-ами… Все я сумею, все смогу, сердце мое не ка-амень!» Песни меня всегда успокаивали. И тут помогли.