Мамкин Василёк - [12]

— Не забуду! — мамка вздохнула.

— Ну-ну! — председатель руку поднял, будто вздох остановить хотел. — Вот только грустить не надо! Лучше вот что… Василька своего давай-ка от худа да подале. Отправляй его со мной. Устроим его временно куда положено. А как назад, так и его — тоже.

Василёк рядом с мамкой стоял. Первые слова про кто-что-куда-где не понял, а про второе сразу сообразил.

— Я от мамки никуда! — председателю сказал. Сердито сказал и — твёрдо: — Без меня кто у неё защитой останется?

Хохотнул председатель на слова мальчишечьи коротко и посуровел сразу:

— Кто бы тут тебя спросил…

Мамка за Василька заступилась:

— Пусть останется. Если уедет, подумают люди неладное, а от кого и подозрение будет.

На том и порешили.

Ушёл председатель. Мимо дома беженцы нескончаемой чередой шли: кто на телеге, лошадкой управляя, кто сам-пешком с мешком за плечами, кто с дитём, кто с палкой-клюкой. Растворился председатель среди людей, будто не было.

Навстречу беженцам солдаты шли. Тоже тяжело. Видно, издалека. Пулемётов у них мало было, винтовки не у всех, одеты неважно — старое всё, пропотевшее, пропылённое.

Три дня так было: от зарниц — беженцы, к канонаде поближе — красноармейцы.

На четвёртый день будто обрезало: ни оттуда, ни туда. А к ночи и вовсе тихо стало.

Василёк с мамкой в погребе спали-ночевали — от фашистских самолётов прятались, вдруг налетят.

Налетели. Утром. Как раз солнце встало.

Правда, сперва не самолёты появились — пушки ударили. И не так далеко вовсе, земля задрожала.

Хотел Василёк из погреба в дом вылезти, да мамка не пустила. А самолёты появились, сама пошла посмотреть: что не так.

* * *

Этой машине не везло с самого начала войны. И ломалась, и горела, и пули скаты рвали. Водителей на ней за два с небольшим месяца поменялось — четыре человека.

И вот опять.

Только отъехали от передовой, за одинокой полуторкой увязались два немецких истребителя. Сперва мимо пролетели, затем вернулись — решили поохотиться. И какое им, фашистам, дело, что на брезентовом тенте, от солнца выгоревшем до белого цвета, большие красные кресты нарисованы! Фашисты — они же нелюди!

Фельдшер, что рядом с шофёром сидел, поторапливал:

— Ты, миленький, поскорее только, побойчее! Может, оторвёмся!

— Ты, дед, сбрендил, что ли? — водитель на фельдшера ругался. — У них скорость — уй-ё!

Фельдшер был из гражданских. Уходил от войны, а потом взял да и прибился к одной из наших частей.

— Хоть и шестьдесят годков уже, а пользу принести могу! — заявил командиру. — Ну, нет моих сил дальше отступать! Сколько же можно?!

Командир — четыре шпалы, знаки такие, в петлицах, значит, полковник! — глянул на деда усталыми глазами, бойца кликнул, приказ отдал:

— В медсанбат определить. Отведите.

— Вот спасибочки! — обрадовался фельдшер, будто большую премию получил, улыбкой лицо украсил.

Теперь от медсанбата двое осталось, а командир-полковник, перевязанный-забинтованный, с другими ранеными в кузове полуторки мотался. Било машину на ухабах, то вверх подкидывало, то вниз ухало.

— Был бы лес рядом! — водитель, парень молодой, фельдшеру кричал. — Там бы замаскироваться!

А дорога шла полем. Лес только на горизонте виднелся.

Истребители, будто на учениях, один за другим заходили на цель. Лётчики стреляли в своё удовольствие. Сперва вовсе баловались: то слева очередь пустят, то справа. То перед машиной землю фонтанчиками взметнут — притормозят полуторку, то сзади — подгонят. Затем всерьёз взялись. Когда увидели: дорога в деревню заходит, а за деревней лес — сосны да ели.

Вспороли пули вражеские брезент, прямо там, где крест медицинский красным выделялся. В кузове вскрикнул кто-то.

Фельдшер не выдержал. В халате своём, когда-то белом, на костюм гражданский накинутом, на подножку выскочил. Одной рукой за дверку держался, другой — кулаком! — в небо грозился:

— Да что ж вы делаете? Ироды! Это же раненые!..

Хотел ещё что-то выкрикнуть, да не успел. Очередью с истребителя зацепило фельдшера. Брызнула кровь. Рука, что за дверку держалась, ослабла. Упал бы фельдшер, да водитель подхватить успел. Силён: одной рукой за руль, другой — за фельдшера:

— Дурак ты, дядя! Ой, дурак!

Истребители новым заходом над машиной пронеслись.

Застучало по железу, по капоту, взревел мотор у полуторки и оборвался звук.

А следующая очередь — по колёсам!

Занесло машину — в канаву придорожную повело, как раз у крайнего дома деревенского. Никто и опомниться не успел, упала полуторка на бок: нижние колёса пылью захлебнулись, верхние крутятся.

Истребители немецкие ещё раз над машиной пролетели и обратным курсом к линии фронта ушли. То ли горючее к концу подходило, то ли патроны все истратили-расстреляли.

Когда фельдшер в себя пришёл, увидел, что лежит рядом с водителем. Погибшим.

Поднялся кое-как старик, за руку себя схватил, за бок — кровь везде. Оседать начал, потом вдруг вздрогнул: а раненые как? В кузове! Пересилил себя, вокруг полуторки, на боку лежащей, пошёл. За спиной шаги услышал, обернулся: кто?

* * *

Пока мамка старика-фельдшера перевязывала бинтами из сумки медицинской, Василёк брезент кузова, и без того нецелый, совсем разодрал. Первого живого — из раненых — на себе потащил. Откуда сил взялось?